— До свидания, — крикнула Девочка в темноту. Откуда эта слеза, ползущая по щеке?

То был ее правый глаз — он плакал и закрывался, провидя своей слепотой то будущее, которого не может вместить ум и не хочет принять сердце, зовя: «Не уходи!» — крича: «Нет и нет и нет и нет!» — тем единственным способом, которым умеет кричать человеческий глаз, — внезапно подступившей влажностью, набуханием слезы, ее медленным, медленным сползанием.

3

Послышалось негромкое тарахтенье мотоцикла, шедшего с пригашенным, нащупывающим светом. Командир сказал:

— Держись крепче и постарайся не заснуть.

Из Гиват-Бреннера Малыш добрался до Реховота, а оттуда в Хульду, здесь накормил и напоил голубя, полученного от Девочки, положил его в свою переносную голубятню и вышел с колонной в Иерусалим. В двух местах по ним открыли огонь. Один боец был ранен пулей в челюсть, через амбразуру. Он упал, крича и захлебываясь кровью. Малыш взял его оружие и ответил огнем.

«Как странно, я совсем не боюсь», — подумал он про себя.

Вернувшись к своей голубятне в Кирьят-Анавим, он доложился оперативному офицеру, и тот сказал ему:

— Ну, мабрук,[53]поздравляю тебя с боевым крещением, я слышал, что ты был в полном порядке.

Офицер дал ему голубеграмму для посылки в Тель-Авив. Малыш привязал футляр к ноге одного из голубей Центральной голубятни, а к его хвосту привязал перо с сообщением для Девочки: да, ее любимый и ее голубка добрались благополучно, и нет, не знаю, кто из них вернется к ней первым.

Голубь скрылся с его глаз в тот миг, когда открылся ее глазам. Она отвязала, и прочла, и написала любимому: «Да, я помню, да, береги себя, пожалуйста, нет, я больше не сержусь, да, я и ты», вложила в перо, закрыла, привязала и запустила. Голубь, которого привез ей Малыш, взлетел немедленно, но руки девочки, которые обычно после каждого запуска оставались протянутыми вверх, сейчас сразу вернулись и прижались к ее губам, останавливая их дрожь. Она провожала голубя глазами, пока он не показался его глазам. Ее тряс озноб, ей казалось, что она вдыхает и глотает его запах. Боль прорезала ее внутренности. Ее руки, независимые и безудержные, как мысль, оторвались от губ и прижались к животу.

1

«Бегемот» пересекает Долину Креста, минует дряхлый английский бункер, почему-то красного цвета, и взбирается по улице вверх. Я пытаюсь мысленно слущить и убрать с этого подъема построенные с тех пор жилые дома и представить себе путь, которым поднимались тогда Малыш и его товарищи: каменистый склон, оливковые деревья и древние каменные ступени, ослиная тропа, петляющая меж маленьких делянок. Бойцы взбираются по склону, чуть согнувшись под тяжестью снаряжения и оружия, но быстрее, чем кажется глазу, и тише, чем улавливает ухо. Их пояса подогнаны и затянуты, не видно ни усталых, ни отставших, ноги уже опытны, привыкли пробираться в темноте среди камней и не требуют взгляда, чтобы не ушибиться.

За спиной Малыша была его переносная голубятня, а в ней три голубя: голубка, которая только что спаровалась со своим напарником из голубятни командования бригады, большой и нервный голубь из голубятни Хаганы в Иерусалиме и бельгийско-тель-авивская чемпионка его любимой. Ночь и ноша сильно затрудняли его движения, и не только из-за тяжести и темноты, но также из-за страха, и волнения, и беспокойства о голубях, и необходимости обдумывать каждый шаг и каждый поворот тела. Несколько раз он спотыкался, а один раз чуть не упал, но шедший следом боец протянул сильную длинную руку, схватил за рамку голубятни и помог ему устоять на ногах.

По плану они должны были пройти как можно дальше, а к самому монастырю приблизиться ползком. Но оборонявшие монастырь солдаты иорданского легиона и иракские добровольцы заранее устроили засады среди скал и сразу же открыли по ним сильный огонь с разных сторон. Многих ранило. Огонь не испугал Малыша, как и несколько дней назад, во время обстрела их колонны, когда она поднималась в Иерусалим. Но голубятня давила и мешала ему, а неопытность замедляла шаги, и, когда послышалась команда отступать, он с трудом догнал товарищей, сбегавших назад по склону.

Под утро бойцы снова начали подниматься к той же цели. По ним опять открыли огонь, но на этот раз ближе к монастырским стенам, и они решили не отступать, а идти на приступ. Преимущество темноты они потеряли сразу, потому что кто-то бросил ручную гранату и поджег стоявшую там бочку с горючим, о существовании которой никто не догадывался. Соседний с монастырем дом загорелся, пламя осветило всё вокруг, но штурмовавшим все-таки удалось ворваться в здание монастыря через маленькие ворота в северной стене и сразу же приготовиться к обороне. Они поставили вдоль стен столы, а на них стулья, чтобы можно было, стоя на них, стрелять через высокие узкие окна молельни. Малыш, как не имевший боевого опыта, поддерживал одного из стрелявших сзади, чтобы тот не упал от отдачи ружья.

Снаружи бешено стреляли. То и дело слышались крики раненых. Малыш почувствовал, как дернулось тело бойца, которого он поддерживал. Раненый упал со стула и перевалился через голубятню. Голуби забились в своей клетушке. Раненый закричал. В воздухе летали перья. Малыш поднял голубятню и побежал найти для нее другое место, но наткнулся на командира отделения. Тот ударил его прикладом «томмигана» и крикнул:

— Да сядь ты уже где-нибудь, разъебай, или займи позицию и начни стрелять, только тебя мне здесь не хватало с твоими сраными голубями!

Раздавались всё новые крики раненых. Малыш подошел к санитару и спросил, нужна ли ему помощь.

— Мне нужны еще бинты и побольше света, — сказал санитар.

Малыш нашел простыни и скатерти и порвал их на узкие полосы. Потом расставил в том углу, где работал санитар, подсвечники с большими церковными свечами. Стрельба снаружи не затихала и не ослабевала. Монастырский колокол звенел и гудел.

— Люди умирают, — тяжело вздохнул санитар, — а этого каждая пуля возвращает к жизни.

Посланные на крышу пулеметчики были подстрелены один за другим. Число раненых росло, и их крики страшили и мучили остальных. Поврежденная рация умолкла. Малыш был уверен, что его вот-вот попросят запустить голубя, но командир снова набросился на него:

— Ты всё еще здесь? Ну, тогда у меня есть для тебя дело. Метров за тридцать отсюда есть склад, его немного трудно увидеть в темноте, но он там. Беги и захвати его.

— Что значит «захвати»? Что я должен сделать?

— Не волнуйся, я подошлю к тебе еще несколько человек. Если мы пойдем в контратаку, вы прикроете нас оттуда.

— А что с голубями?

— При чем тут голуби? В заднице я видел сейчас твоих голубей!

— Голубей я не брошу.

Командир вдруг улыбнулся широкой и недоброй улыбкой, показав длинные зубы. Малыш вспомнил, что уже когда-то видел их, но не мог припомнить где.