– А ты что – белым стихом пишешь?

– Да нет! У меня только одна поэма белым стихом, про Аввакума.

– Про Аввакума? Это интересно! У меня тоже есть поэма про Аввакума. Я долго этим вопросом занимался. Жизнь Аввакума – это очень интересно. А почитай мне.

Ленька сначала вроде как засмущался, но тут до него дошло, что с ним на равных разговаривает один из столпов современной русской поэзии, и он, Ленька, сопричастен сейчас этой великой поэзии. Он начал читать.

Особенно весной перед рассветом,

Услышав крик летящих лебедей,

Я вспоминаю Пустозерск и пустошь,

Я вспоминаю старую легенду…

Стихотворение было довольно большое, но на поэму явно не хватало.

– Интересно. Но стихотворение явно вторично. А где ты вычитал или от кого слышал такой вариант легенды о гибели протопопа?

– А у меня есть в Москве друг, или приятель, или просто знакомый поэт – Николай Шатров. Он нигде не печатается, но его хорошо знают в особых подпольных кругах, он выступает на квартирниках, дружит с Мессерером, Василием Шукшиным. Живет он на Красной Пресне почти на чердаке. Так вот на самом чердаке у него что-то вроде фонда рукописей и редких книг, и я среди этих книг у него несколько раз ночевал, в кресле. А книги у него совершенно удивительной направленности и странного подбора: как бы зарубежные издания русских авторов. Там не было Герцена тюбнеровского лондонского, и лейпцигских «вольных» изданий девятнадцатого века тоже нет. Зато всяческие пражские издания Цветаевой, канадские Бурлюка, четырехтомник Хлебникова мюнхенский и четырехтомник Гумилева под редакцией Струве. А американский трехтомник Мандельштама ему подарила сама Надежда Яковлевна с особой уважительной надписью и некоторыми исправлениями. Ну и, конечно, море всяких французских «ямка-прессовских» изданий: от всяких чепуховых газет, брошюр и журнальчиков до мемуаров Алексея Ремизова. Вот у Ремизова-то я и вычитал эту коротенькую сказочку об Аввакуме.

– Это очень хорошо, что ты Аввакума вспомнил. Его значение и в русской духовной жизни, и в русской истории, и в русской литературе по большому счету вообще не обозначено. Вот на «Литературке» висят два портрета: Пушкина и Горького, а можно один – Аввакума поставить, и все будет понятно. Ни один великий стилист: ни Тредиаковский, ни Сеньковский – Барон Брамбеус, ни тот же Ремизов не останутся в нашей литературе своими произведениями на триста лет. Может, именами зацепятся.

На обед Сухов вышел к людям. Добрел до обеденного зала кое-как по стенке, а до стола его под ручки Игорь Ляпин да Юрка Уваров довели и посадили с Шуртаковым и Пильником. После чего Уваров подскочил к столу, за которым жевал макароны Курин и, покровительственно обняв его за плечи, довольно пафосно объявил:

– Старик, ты – гений! Поднять нашего Федю на ноги – это дорогого стоит!

Тем временем Семен Иванович на правах старого друга с некоторым московским барством и даже ехидно приставал к больному поэту:

– Ты что ж это, Федя, харчи казенные жуешь, а в семинаре не работаешь? Или после обеда поработаешь с нами?

– Нет, Сенечка, не поработаю. Я ведь помирать сюда в Горький приехал, а не глупости ваши слушать. А поработать, кстати сказать, я уже поработал. С час, наверное, слушал и разбирал стихи Леонида Курина и могу доложить вам, что если вы его не рекомендовали на совещание молодых в Москву, и это, наверно, уже поздно, то у меня к тебе, Ляпин, просьба.

– Слушаю вас, Федор Григорьевич!

– По весне готовится совещание молодых писателей центра и юга России, то ли в Таганроге, то ли в Пензе. Мне предложили вести семинар совместно с Марком Соболем, я отказался. Вместо меня будет Саша Николаев, знаешь его: фронтовик безрукий. Так вот попроси их взять к себе в семинар этого Курина. Там есть с чем поработать.

Вадим Иванович или, как его звали все за глаза, Колун крутился как белка в колесе. Ему надо было оповестить соседние санатории о гала-концерте с участием молодых поэтов и артистов городских театров, развесить выставку живописи в актовом зале «Агродома», подготовить вечернее застолье-чаепитие-пьянку, на котором и планировалось выяснить: кто есть кто среди творческой молодежи города, на кого можно опираться и кому надо помогать. Кроме того, надо было лично поучаствовать в обсуждении рукописей стихов нескольких молодых ребят, которые если не сейчас, то когда-то станут профессиональными писателями. Только вот с чьих рук они тогда будут есть. Никак ни материально, ни морально не заинтересованные, они были настоящими выкормышами шестидесятых и рвались без руля и без ветрил не поймешь куда! В самых проходных, даже просто бытовых строках у них обязательно проскальзывали очень смущающие Вадима нотки! У Чарли:

…построена трасса! Баста!

И пусть – не пришлют оркестр…

У Курина:

…и даже самый длинный рубль

не опошлял того момента,

когда мы спали под брезентом…

Будучи и членом Союза писателей, и членом Союза журналистов, и членом ВТО, Вадим Иванович стоял сейчас на распутье: ему надо было принимать решение – куда идти! Выбор был большой: заведующий дворцом культуры, главным редактором областной молодежной газеты или главным режиссером ТЮЗа. Все три должности были достаточно хлебные, но бесперспективные – так называемые пенсионные. Его судьба зависела только от мнения этого обкомовского круглого зверька Котова, который прибыл на фестиваль, чтобы присматривать. И скорее не за молодежью, а как раз за Вадимом.

Весь день неотступно за Вадимом Ивановичем следовал маленькой тенью его коренастенький оруженосец Юрий Уваров. Юрка везде умышленно чуть-чуть опаздывал, но в нужный момент оказывался на месте и бодро рапортовал. Он всеми всегда восхищался, всех всегда хвалил и со всеми был принципиально «на ты». Независимо от возраста – если же разница была уж очень большая, то появлялись совершенно восхитительные и обескураживающие обращения типа «тетя Катя» или «дядя Федя». Хотя родился Уваров посреди войны, сам себя он относил к довоенному поколению и старался выбирать компании, где оказывались Белла Ахмадулина да Валя Сорокин, Адрианов и Кумакшев, и если те звали его пионером – не обижался.

Сегодня, с утра он успел слетать домой к маме, бывшей школьной учительнице, которая жила на краю Старого Кстова в двух шагах от «Агродома», и договорился, что та встретит вечером его с московскими гостями, истопит баньку и накормит ухой.

– Старик! – докладывал он Колунову. – Все – на мази! Вечером идем к маме. Берем москвичей, Митю Арсенина и этого Бумбараша Крупина – пусть немного нас посмешит.

– Юрка, мне не до вечера! Я не знаю, как здесь все расхлебать. Если сейчас устраивать обсуждение картин, ну, выставки я имею в виду, то поэтические семинары не успеют сегодня закончить работу. А завтра с утра продолжать – бессмыслица! Половина этих моих молодых поэтов и артистов сегодня перепьются и облюются. Я считал, что с утра будет только подведение итогов работы по секциям. Все вместе съездим, дадим небольшой концерт в санатории ВЦСПС. Там нас покормят, и поедем домой.