Отказ Никиты Муравьева от цареубийства связан с началом его работы над Конституцией. Идея законности очень плохо вяжется с идеей убийства вообще, тем более монарха, а система двойных стандартов для Муравьева была невозможна. Любое преступление должно караться судом, перед которым равны все граждане, а так как император, по муравьевской Конституции, есть всего лишь «Верховный Чиновник Российского правительства», то он так же подсуден, как и любой гражданин. С другой стороны, цареубийство – такое же преступление против личности, как и любое другое убийство.

Неслучайно Муравьев, который буквально вчера высказывался за республику, свою Конституцию пишет в монархическом плане. На первый взгляд, между республикой и парламентской монархией разница не столь существенна. И там, и тут единственным источником власти признается народ, управляемый через своих представителей. У Мабли даже встречается выражение «республиканская монархия». Однако в контексте тираноборчества различие было принципиальным. С республикой, начиная с античности до Французской революции XVIII в. включительно, ассоциировалась идея цареубийства, в то время как конституционная монархия гарантировала жизнь императору. Мысль о временной диктатуре после революционного переворота была оставлена Муравьевым как несоответствующая конституции. Если Пестель допускал беззаконие и даже кровь при учреждении республики, то Муравьев такой путь исключал. Конституция должна быть введена сразу же, как только будет прекращено самовластье.

Будет ли это добровольное согласие царя или же военная революция, не имело существенного значения. Акцент ставился не на разрушении старого, а на созидании нового. Причем новое должно было зародиться в недрах старого. Подобно тому как Пестель в 1817 г. хотел «наперед Енциклопедию написать, а потом уже и к революции приступить», Муравьев считает, что введению конституционного порядка должна предшествовать не диктатура, а широкое обсуждение его Конституции в обществе. Теперь это вызвало ироническую реплику одного из сторонников Пестеля А. В. Поджио: «Муравьев ищет все толкователей Бентама, а нам действовать не перьями». Новый порядок должен родиться не в результате смерти старого, а путем его преобразования изнутри: «Nous commencerons absolument par la propagande»[607].

Политическая деятельность Муравьева в 1820-е гг. постепенно отодвигается на второй план его хозяйственными занятиями. После смерти деда по материнской линии – сенатора Ф. М. Колокольцева, оставившего миллионное состояние, тысяч крепостных и десятки тысяч десятин земли в разных губерниях, – Муравьев с увлечением принимается за управление этим огромным наследством и очень быстро овладевает современными ему экономическими знаниями. В 1823 г. он женится на Александре Григорьевне Чернышевой – одной из самых завидных невест того времени, соединявшей в себе красоту, уникальные душевные качества и богатое приданое. Семья для Муравьева становится таким же серьезным приложением сил, как и политика и экономика. На фоне семейного счастья и успешного ведения огромного хозяйства политическая деятельность начинает все больше тяготить Муравьева. Его либерально-конституционные убеждения остаются неизменными, но тактика тайных обществ, стремящихся к военной революции, его уже не привлекает. Политическая апатия все больше овладевает Муравьевым. Летом 1825 г. он берет продолжительный отпуск и покидает Петербург в намерении замкнуться в семейном кругу и хозяйственной деятельности.

Тем не менее после восстания 14 декабря, которое Муравьев не готовил и не одобрял, он был арестован и осужден по 1-му разряду на смертную казнь. По конфирмации казнь была заменена 20 годам каторги. Вскоре срок заключения был сокращен сначала до 15, а после – до 10 лет. Александра Григорьевна последовала за мужем в Сибирь. Там у них родилась дочь Софья. Вновь обретенный счастливый мир семейной жизни оказался недолгим. В 1832 г. А. Г. Муравьева скончалась в возрасте 28 лет. Воспитание дочери становится главной заботой декабриста. Благодаря помощи матери Муравьев в Сибири не испытывал материальной нужды. В его распоряжении была огромная библиотека, позволявшая ему вести научную деятельность в самых различных сферах: от чтения лекций по военной тактике товарищам по заключению до внедрения агрономических новшеств в сибирское земледелие.

По выходе на поселение в 1837 г. Муравьев избрал местом жительства с. Урик неподалеку от Иркутска. Там жил его двоюродный брат и друг М. С. Лунин. Их связывали не только родственные и дружеские отношения. Очень много общего было во взглядах этих людей и на современное положение России, и на ее историю. Одинаковым образом они оценивали и роль тайных обществ в русской истории. Основным занятием Лунина этих лет была публицистика, направленная на опровержение правительственной пропаганды, искаженно представляющей движение декабристов. Муравьев не только одобрял эту деятельность Лунина, встречающую неодобрение в среде многих их товарищей по сибирской ссылке, но помогал ему своими историческими познаниями. В частности, ему принадлежат обширные комментарии к главному произведению Лунина «Разбору донесения Тайной следственной комиссии».

Оба декабриста развенчивают утверждение официального «Донесения» о якобы случайном и подражательном характере тайных обществ в России. Муравьев фактами русской истории, начиная с Ивана Грозного и до вступления на престол Александра I, опровергал «ни на чем не основанное мнение, что русский народ не способен, подобно другим, сам распоряжаться своими делами»[608]. В Земских соборах он видел зародыш парламентского государства, и если этот путь оказался нереализованным, то причина заключается не в объективном ходе вещей, а в произволе Петра I, «который не собирал Земской Думы, пренебрегая мнением своего народа и отстраняя его от непосредственного участия в своих делах»[609]. В этих же комментариях Муравьев впервые в отечественной историографии дал полный перечень дворцовых переворотов в России XVIII в., указав их причины, участников и следствия. В его историко-политической концепции дворцовые перевороты противостоят, с одной стороны, правительственному деспотизму, а с другой – законной борьбе за ограничение самодержавной власти. Они «любопытны во многих отношениях, но прискорбны для русского»[610]. Данный экскурс в недавнюю историю должен был проиллюстрировать следующую мысль Лунина: «Тайный союз не мог ни одобрять, ни желать покушений на царствующие лица, ибо таковые предприятия даже под руководством преемников престола не приносят у нас никакой пользы и несовместны с началами, которые Союз огласил и в которых заключалось все его могущество. Союз стремился водворить в отечестве владычество законов, дабы навсегда отстранить необходимость прибегать к средству, противному справедливости и разуму»[611]. По мнению Муравьева, «тайное общество заполняло пропасть, которая существовала между правительством и народом, размещающая в их истинном значении взаимные интересы». В истории России декабристы, с его точки зрения, пытались сыграть такую же роль, как английские бароны, заставившие 15 июня 1215 г. короля Иоанна Безземельного подписать Великую хартию вольностей. И хотя в России, в отличие от Англии, не удалось установить конституционное правление, тем не менее, как считал Муравьев, многие намерения декабристов как во внешней политике (отказ от участия в Священном союзе, поддержка восставших греков и т. д.), так и во внутренней (реформа армии, законодательства и т. д.) были осуществлены в царствование Николая I.