– На то, что прабабка моя была шлюхой?

Врезать хотелось, но больных нельзя бить. Или все-таки можно?

– Не спеши. Садись. Это можешь вылить. И кастрюлю выброси, использовать ее не стоит. Годом ранее Кэтти Кейн работала в Лондоне, в районе, известном как Уайтчепел. А совсем неподалеку стояла больничка, где обслуживались местные проститутки. И в этой-то больничке имел практику Джон Уильям.

…комната. Окна раскрыты, и ветер выдувает занавески внутрь. Белый тюль – как белый парус. И Саломея играет в корабли. Она лежит на полу, прижимаясь щекой к нагретому солнцем дереву, и слушает шум моря в раковине. Стоит закрыть глаза, и море выплеснется. Оно качнет корабль влево и вправо. Затрещит мачта, удерживая парус…

– Ей пока рано думать о таком. – Бабушкин голос просачивается сквозь щели в полу. И Саломея тут же представляет, что пол – это палуба. А под ней – трюм и каюты. В трюме собираются пираты, готовясь напасть на пассажиров, а те уже знают про заговор, но бежать некуда.

Море кругом.

– …мама, ты слишком все усложняешь. Ну конечно, никто не станет ее принуждать. Слава богу, мы живем не в двенадцатом веке…

Жаль. Хотя Саломее больше по вкусу семнадцатый. Или пятнадцатый, где Возрождение. А бабушка любит Эдвардианскую эпоху, говорит, что тогда люди видели, как меняется мир.

– Но это замечательный шанс соединить две ветви…

С кем соединить? Пусть будет с другом, таким, с которым жаль расставаться, но любая история требует расставаний, ведь без них невозможны встречи. Так папа утверждает, и бабушка с мамой согласны с ним. В истории Саломеи ее друг будет пиратом. А она – пассажиркой. Циркачкой, цирк Саломее по вкусу. И на корабль она проберется тайно.

– Если ты распоряжаешься от имени Сэл, – бабушка всегда произносит имя вот так, со странноватым привкусом акцента, – то хотя бы поставь девочку в известность. Ей уже десять. Она вполне способна принять решение.

Какое? Игра рассыпается на детали, и Саломея прячет их в память, на потом. Будет время, и она дорасскажет свою историю про благородного пирата и прекрасную циркачку.

– Она ребенок!

– И ребенком останется, если ты и дальше будешь относиться к ней как…

Хлопает дверь. И порыв ветра расправляет занавески, уже не паруса – белые флаги. Дом сдается на милость хозяина.

– Девочки! Я приехал!

Папин голос срывает Саломею с места. И она бежит, забыв про историю, про разговор, про все на свете.

– Папочка!

От отца пахнет бензином, дымом и земляникой. Он принес целую корзинку земляники! И еще живые кустики, которые Саломея посадит в огороде. Бабушка станет ворчать, что земляника не приживется, но она всегда ворчит.

Вечером родители уедут. Саломея из окна будет смотреть на дорогу, пока небо не почернеет. Она бы и дольше глядела, но бабушка велит идти спать. Саломея подчинится.

– Прочитаешь сказку? – спросит она, забравшись в постель. И бабушка хмыкнет:

– Разбаловали тебя вконец. Но… расскажу. Страшную.

Поскрипывают половицы под креслом. Пушистый плед сползает с колен, ложится на ковер. Ему тоже интересно. Саломее нравятся страшные сказки, но только если конец хороший. Любая сказка должна хорошо заканчиваться.

– Давным-давно… в году тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, который многие называли проклятым, потому как три восьмерки – это почти три девятки, недаром еще и единица впереди имеется. Ну да людям только дай повод себя напугать. Так вот, в этом году объявился в городе страшный зверь. Рыскал он по ночам, жертву искал. А находил – запрыгивал на плечи и горло рвал.

– До смерти? – Саломее надо знать точно.

– До смерти. Зверя пытались поймать, только хитрый он был. Проскальзывал сквозь сети, обходил ловушки, а из охотников его вовсе никто не видел…

Бабушкино кресло останавливается, а половицы продолжают скрипеть, как будто идет кто-то. Зверь? Нет, тот зверь давно был. И вообще это – сказка.

– Тогда один охотник, самый умный, спросил себя – почему так? И ответил – потому что зверь этот на самом деле оборотень. Но никто ему не поверил. Кроме его невесты. Ее звали Кэтти.

– Она была красивой?

– Совсем как ты.

Себя Саломея не считает красивой. Рыжая ведь. И в конопушках. А еще уши оттопыриваются и нос большой. Вот у Лики, которая Вронова, нос маленький, волосы белые, и все Лику любят.

– Решила она помочь жениху. Выбрала ночь потемнее и вышла на улицу. А в городе давным-давно никто не решался по ночам гулять, и оттого голоден был зверь. Вышел бы он на след. Напал бы на Кэтти. А охотник, который следом шел, убил бы чудовище. Только вышло все иначе. Шла Кэтти. Шел за ней охотник. И шел за охотником зверь. Выбрал момент и прыгнул на спину…

– И убил?

– Да.

Неправильная сказка. Надо, чтобы наоборот. Так справедливей.

– Тогда-то и увидела Кэтти истинное обличье зверя, что был он не просто человеком, но лучшим другом охотника, таким, которому все-все доверяют. Испугалась она. Убежала из города. И спряталась. До самого конца жизни ждала она, что зверь придет за ней. А он не пришел.

– Умер?

– Нет. Скорее человеком стал. Увидел себя, понял, что натворил. И от горя стал человеком. Насовсем.

– И все?

– Почти. Был у охотника сын. Был сын у зверя. А у них – свои. И у тех – тоже. Кровь – не вода, запомни, деточка. И однажды своего попросит.

Это совсем уж непонятно и неинтересно. Саломея закрывает глаза, ей снится не зверь, а корабль, паруса и земляничные грядки.

Лера пришла в себя утром. Она открыла глаза и как-то сразу поняла, что находится в больнице. Пахло аптекой и немного – парикмахерской. Из-за двери доносилось шарканье, дребезжание старой каталки, голоса. Наверное, захоти Лера, она бы подслушала чужой разговор.

Не хотела.

Врач пришел в десять. С ним – медсестра. Оба что-то говорили, то с улыбкой, то с преувеличенной серьезностью, но Лера не слышала.

Ребенка больше нет. Он был, а теперь вот нет. Больно.

Ей дали таблеток – Лера выпила. Сделали укол – Лера закрыла глаза, поджидая сон. А открыв, увидела Милославу.

– Кирочка ушел от нас, – сказала она, прижимая руки к груди.

– А что с ним?

– Убили.

Странная она. Зачем пришла со своим горем, когда у Леры собственное имеется? Прокралась в палату, притащила табуретку, приставила к кровати. И сидит, выжидает. Чего?

– А Полина – мерзавка. Она с твоим братцем роман крутила, представляешь? Старая карга. А он – мальчик хорошенький. Я снимки видела. Кирочка снимки сделал. Он у меня любил фотографировать.