– К чему ты клонишь? – спросил Бигорн.

– Да к тому, что Валуа, как я думаю, отвалил бы кучу денег тому, кто избавил бы его от этого сына. Понимаешь?.. Кучу денег, кучу золота.

– Возможно. И что же?..

Симон Маленгр умолк, изучая уголком мутного глаза суровую и открытую физиономию Бигорна. Наконец он перегнулся через стол и прошептал:

– Ведь не мог же ты, Ланселот, успеть привязаться к хозяину? Как сильно он тебе дорог?

– Кто?.. Буридан?..

– Да, Буридан, Жан Буридан, твой хозяин.

– Я его ненавижу, – сказал Бигорн, допивая мёд. – Сварливый, черствый, слишком скорый на руку, он мне сразу не понравился, и я давно уже хочу от него уйти.

– Не нужно от него уходить, – поспешно произнес Маленгр. – Считай, что мы уже богаты. А теперь слушай внимательно, Бигорн! Прежде всего, нужно, чтобы ты сказал, что не утопил этого ребенка. Затем мы вместе поищем способ тихонько избавиться от этого Буридана, которого ты ненавидишь. Говорю же: считай, что мы уже богаты!

– Да, – промолвил Бигорн, откашлявшись – так как он едва не поперхнулся, – но какова будет доля?

– Как я и сказал: треть от того, что нам удастся вытянуть из Валуа.

– Так вот, – сказал Бигорн, – я хочу получить кое-что другое.

– И что же? – удивленно вопросил Маленгр.

– Ту серебряную цепочку и тот медальон, который ты сохранил, и внутри которого, по твоим словам, находится прядь женских волос. Так уж мне почему-то захотелось: или я получаю это, или у нас ничего не выйдет.

– Нет ничего проще!..

– Да, но цепочка и медальон мне нужны не после, а сейчас же…

– Как скажешь, – ухмыльнулся Симон Маленгр. – Сейчас – так сейчас. Проводи меня до Большой улицы Святой Екатерины, и ты их получишь.

* * *

Стоя на углу Большой улицы Святой Екатерины (позднее – улица Святого Павла) – то есть неподалеку от Сент-Антуанских ворот, где спустя пятьдесят шесть лет после этих событий господин Обрио, прево Парижа, заложит первый камень той крепости, что будет называться сначала Сент-Антуанским замком, а затем Бастилией… оставаясь в первую очередь именно крепостью – так вот, стоя на углу этой улицы, Ланселот Бигорн думал, что из дома Валуа вот-вот выскочит и накинется на него куча сбиров, но Симон Маленгр свое слово сдержал, и через час Ланселот уже прижимал к груди столь ценную для него вещь.

– Где встретимся, чтобы обсудить наши дальнейшие действия? – спросил Маленгр, передавая ему медальон.

– Да у Кривоногого Ноэля! – отвечал Бигорн, намереваясь больше никогда не показываться в кабачке на улице Тирваш.

Они распрощались, и Ланселот побрел по улице Сент-Антуан, прижимаясь к стенам домов, размышляя над тем, что он только услышал. Наконец, тряхнув головой, он перешел к мыслям другого порядка, вызванным более насущной необходимостью.

– Ну, – сказал он себе, выходя на Гревскую площадь, – и где же я буду спать? Госпожа Клопинель выставила меня за дверь, угрожая метлой. Кривоногий Ноэль отказал в кредите. Ничего у меня не выходит с тех пор, как я стал честным человеком. Однако же жилище найти совершенно необходимо, и чем раньше, тем лучше…

Пока он разговаривал так сам с собой, стоя в одном из углов дома с колоннами, откуда ни возьмись появились человек пятнадцать лучников и набросились на него. В мгновение ока он был обезоружен и связан.

– Это точно Ланселот Бигорн? – спросил чей-то голос.

– Да, мессир прево, – отвечал один из сержантов тюрьмы Шатле, – я знаю этого человека. Нам с ним уже доводилось встречаться. Куда его препроводить?

– В Шатле! – отвечал прево Жан де Преси.

Спустя несколько минут совершенно ошеломленный незадачливый Бигорн был брошен в темницу и с меланхоличной гримасой бормотал:

– Наконец-то у меня есть кров. Здесь-то я и буду ждать вечного прибежища, какое находят в оссуарии[34] у виселицы…

В это самое время Жан де Преси бежал в Лувр, просил аудиенции у королевы и докладывал об аресте Ланселота Бигорна.

После сцены, разыгравшейся в доме садовника аббатства Сен-Жермен-де-Пре, Мабель, как мы помним, увела Миртиль. Пребывая в своеобразном ступоре, девушка следовала за ней совершенно покорно. Все, что могло случиться с ней, не значило ровным счетом ничего по сравнению с двумя другими событиями: арестом Буридана и тем фактом, что она была дочерью Ангеррана де Мариньи. Клод Леско, честный торговец, оказался первым министром короля, человеком, к которому все испытывали омерзение и чье имя все произносили с глухой, беспомощной, но ужасной ненавистью.

Страшнее всего было другое: то был человек, которому Буридан объявил непримиримую войну, собрав, так сказать, всю эту разрозненную ненависть воедино и прилюдно излив весь этот народный гнев на голову королевского министра. Эта беспощадная война не могла окончиться ничем иным, кроме как поражением Буридана, ее жениха, человека, которого она обожала. И конец его был уже близок, так как Буридана поймали.

Но, даже допуская, что Буридан выйдет из этой битвы победителем, допуская, что ему удастся избежать тюрьмы и наказания, что в итоге он одержит верх над Мариньи, девушка понимала: это приведет лишь к тому, что они будут вынуждены навек расстаться. Разве сможет она любить того, кто поднимет руку на ее отца?

Какой бы ужас ни внушал первый министр, что бы она ни слышала о его резкости и суровости, она не чувствовала в себе сил проклясть отца, который был с ней ласков и нежен. Все в ней восставало при мысли о том, что Мариньи мог заслужить такую людскую ненависть.

Решительно и не колеблясь, со всей своей простотой, искренностью и великодушием сердца, она принимала сторону отца, – не только потому, что это был ее отец, но и потому, что она не допускала, что, будучи таким ласковым с ней, он мог быть столь жестоким по отношению к другим. И тут перед ней вставала дилемма: отказаться от Буридана или же отказаться от отца. Такие мысли одолевали Миртиль, тогда как Мабель, держа ее за руку и пожирая глазами, словно хищник лакомую добычу, тянула ее за собой. Вскоре они уже были в Париже. Миртиль с безразличием отметила, что провожатая провела ее через пару мостов, затем по лабиринту улочек и наконец остановилась у некого участка, огороженного живой изгородью.

На этом участке размещалось кладбище Невинных.

Напротив, за стеной, высилось громоздкое и прочное сооружение.

– Это здесь! – пробормотала Мабель.

В стене обнаружилась дверь. Мабель открыла ее, и в следующее мгновение Миртиль увидела, что находится во дворе, заросшем высокой травой. Затем ее втолкнули в некое жилище, и дверь за спиной тотчас захлопнулась. Потом Мабель подвела девушку к покрытой плесенью каменной лестнице, по которой они поднялись наверх. Там они вошли в комнату, в которой, несмотря на поспешность и некоторое смятение, Миртиль невольно отметила не совсем обычную обстановку. В комнате этой они не остановились, пройдя в другую – несколько обветшалую, но, в общем и целом, вполне пригодную для проживания: там имелись кровать, пара кресел и стол, на котором лежали толстые манускрипты, заключенные в деревянные, с железной оправой футляры.