Не прошло и получаса, как дом Грело расположился удобно в погребе, а тот, от которого он скрывался, переодетый поселянином, входил в комнату верхнего этажа, отведённую ему мэтром Урбеном. Капуцин с этой минуты осудил себя на строжайшее одиночное заключение и поступил весьма благоразумно, потому что Урбен в последний день своего пребывания в Нивелле беспрестанно сходил вниз в таверну. Он поджидал Мориса, как ни было невероятно, чтобы он успел вернуться по условию с Анри в срок, назначенный Робером для его поездки в Маастрихт. Впрочем, влюблённый Урбен не очень скучал в течение первых трёх дней, проведённых им безвылазно в своей комнате под предлогом нездоровья. Воспоминание о Валентине возбуждало в нём нескончаемые и упоительные мечты. Это прелестное создание любило его! Он не мог в том сомневаться, после увлечения, которому она поддалась в его присутствии. Она выказала к нему более чем дружеское участие. Это, бесспорно, была вспышка первой любви в молодой и невинной девушке с пылким сердцем, которая не понимала ещё своих собственных чувств. Несмотря на благоразумие не по летам, кавалер Урбен имел свою слабую сторону — тщеславие. А драгоценное сокровище, которое он готов был бы вымаливать на коленах целые годы, само почти давалось ему в руки! Удивительно ли, что очарование Валентины де Нанкрей, сильнее чар Армиды Тассо[25], ввело его в обман, и он принял одно из проявлений её ненависти за доказательство искреннего сердечного влечения. Он так был уверен в своём торжестве, что прибегал к картам, которые до тех пор занимали первое место в его сердце, и посредством их старался разгадать, скоро ли будут отстранены небольшие препятствия, которые, быть может, замедлят его союз с Валентиной!

Когда настала ночь, когда Урбен должен был отправиться сперва в Лот, а потом в Брюссель, он удалил из своих мыслей все эти пленительные мечты и основательно расположился, скрывая своё лицо под шляпой с широкими полями, в одном из углов таверны «Большой бокал».

«Если Лагравер вернётся в Нивелль в четырёхдневный срок, назначенный ему Робером, — говорил он себе, — и не застанет здесь ни меня, ни Анри, то, без сомнения, поедет в Брен. Будем, однако, наблюдать здесь до полуночи, когда мне самому понадобится отправиться в путь. Быть может, он подоспеет к тому времени, и я узнаю результат его поездки в Динан».

Просидев три часа в этом ожидании, он едва коснулся губами своего стакана с пивом, тогда как соседи его успели уже поглотить страшное количество пенящейся браги. Вдруг топот лошади, скачущей во весь опор, покрыл крик и гам буйных посетителей таверны. Стук железных подков замолк перед «Большим бокалом», и вслед за тем растворилась наружная дверь. Молодой человек, одетый странствующим купцом и покрытый с ног до головы толстым слоем пыли, явился на пороге и вошёл, с трудом переставляя ноги в буйволовых сапогах со шпорами, как будто изнемогая от усталости. Едва успел взглянуть на него Урбен, как быстро встал, подошёл к нему и увлёк его поспешно к отдалённому углу комнаты, где просидел столько часов перед полным стаканом.

— Вы, Урбен? Вы, вместо Анри! — сказал приезжий, который сначала было оттолкнул его от себя, как будто не узнал.

— Тише! — шёпотом ответил Урбен, пока они проходили мимо полупьяных посетителей таверны.

— Один из пострелят-близнецов! — сказал себе мэтр Рубен, вставая из-за прилавка. — Но который же это из них? Сатана, их прародитель, один про то знает... как бы то ни было, а я пойду известить моего хозяина в его душеспасительном уединении.

огда кавалер де Трем привёл своего товарища в отдалённый угол залы, он сказал:

— Сядем здесь. Нам остаётся добрый час, чтобы побеседовать.

— С удовольствием, — отвечал мнимый торговец, тяжело опускаясь на скамью, — но я охотно выпил бы стакан вина, чтобы подкрепить немного силы.

Урбен, не успевший ещё сесть, подошёл к трактирному слуге и велел подать, что желал его товарищ. Потом, вернувшись, он занёс ногу через скамью, чтобы сесть против своего гостя, но при этом движении нечаянно ударил коленом об кончик ножен кинжала Робера, который носил за поясом под одеждою поселянина, и кинжал, выскочив из ножен, от сильного удара упал на каменный пол.

— Неловкий олух! — побранил сам себя Урбен.

Кинжал покатится на другую сторону стола, под скамью, на которой сидел приехавший молодой купец, и тот с любезной предупредительностью поспешил избавить Урбена от труда его поднять. Он нагнулся, повернувшись спиной к де Трему и оставался в таком положении несколько секунд, как будто не мог отыскать упавшее оружие. Между тем, однако, он держал его в руке и на лице его выражалась внезапная радость Архимеда, отыскавшего решения своей задачи:

Кинжал ударился об пол рукояткой. От сильного сотрясения головка его раскрылась, как ящичек, и в образовавшейся щели виднелась какая-то блестящая круглая вещь, похожая на перстень.

В ту эпоху оружейные мастера, пользующиеся известностью, иногда выдалбливали в головках шпаг или кинжалов маленькие углубления-тайники, о секретной пружине для открытия которых сообщали только покупателю.

— Куда же он запропастился, проклятый? — спросил Урбен, который не мог видеть, что делает мнимый купец под столом.

— Вот он! — ответил тот, придавив к полу, как будто бы для того, чтобы приподняться, головку, которая при этом слегка щёлкнула. Он отдал кинжал Урбену, держа его за рукоятку, головка которой плотно закрылась.

— Какой прекрасный кинжал! — сказал он тотчас, опять взяв его из рук де Трема, чтобы лучше рассмотреть. — Миланская ковка. Таким можно рассечь даже дамасскую саблю. Чёрт возьми! Резьба на рукоятке достойна руки Челлини, а может, это и есть его работы!.. Вещь великолепная!

— Мой милый Морис, — возразил, улыбаясь, Урбен, — вы преувеличиваете достоинства этого кинжала, он вовсе не старинной ковки. Хотя он и походит резьбой на работу Бенвенуто, но не иначе, как в виде подражания.

— Раз вы так мало его цените, так сменяйте на мой.

Мнимый торговец вынул из-за камзола великолепный кинжал восточной работы с серебряной рукояткой, украшенной драгоценными каменьями, и в ножнах, усыпанными жемчугом. Кинжал, бесспорно, был гораздо ценнее оружия, возбудившего в нём сильное желание приобрести его.

В свою очередь поручик осмотрел восточный кинжал глазом знатока.

— Такой обмен был бы выгоден только для меня, — сказал он, вздохнув.

— Не думаю... но не в том дело! Поменявшись кинжалами, мы будем иметь друг от друга подарок на память.

— Это невозможно.

— Как! — вскричал тот, которого Урбен называл Морисом, — разве вы не считаете меня достойным залога братской дружбы, который я вам предлагаю? Вы отвергаете символ союза двух ротных товарищей!