Ему показалось, что последняя пациентка пробыла во врачебном кабинете долго, хотя на самом деле это могло продолжаться всего десять минут. Проводив ее, женщина в белом халате подошла к Брунетти и спросила:

– Чем я могу быть вам полезна, синьоре?

Ее тон был заискивающим, как у человека, нуждающегося в помощи. На вид дотторессе было лет сорок с небольшим.

Брунетти встал, вернул журнал на место.

– Я хотел бы побеседовать с вами, дотторесса.

– Кто вы, простите?

– Гвидо Брунетти, – сказал он и умолк. Но, в который раз устыдившись своего поведения с профессорессой Кросерой, уточнил: – Я комиссар полиции.

Женщина расслабилась, но не улыбнулась.

– Ах да, – проговорила она, делая шаг назад. – Прошу в кабинет. Можем поговорить там.

Она было повернулась, но снова замерла и сказала:

– Я знала, что вы придете. – И направилась к двери.

Брунетти последовал за ней в кабинет. Дотторесса Руберти закрыла дверь и села за стол. Движения ее были полны той природной грации, которая часто свойственна высоким женщинам.

Этот кабинет разительно отличался от кабинета Стампини – чистота, порядок, удобное кресло для пациента в торце докторского стола и смотровая кровать, застеленная стандартной бумажной пеленкой, у дальней стены с парой окон и видом на дома на противоположной стороне калле. На полочках застекленного шкафа – коробочки с лекарствами. На столе справа – компьютер, рядом – две стопки папок, скорее всего, медкарточки пациентов, и ничего больше.

Несколько медицинских дипломов в рамках разбавляли фотографии одиночных цветков, увеличенных до неузнаваемости, еще немного – и можно было бы играть в игру «Угадай, что это?» Брунетти сел на единственное свободное место и посмотрел на дотторессу Руберти. Лицо у нее было удлиненное, как и все части тела. Из-за худобы она казалась выше. Глаза у нее были светло-карие, того оттенка, который влюбленный назовет янтарным, а злопыхатель – мутным, и на собеседника они смотрели спокойно.

Брунетти часто ощущал дискомфорт, общаясь с врачами вне работы: ему казалось, что, беря вас за руку, или глядя вам в глаза, или предлагая еще вина, они оценивают состояние вашего здоровья. Дотторесса Руберти – другое дело. Она смотрела на комиссара, словно спрашивая, чем может ему помочь.

– Итак, комиссарио, вы хотели со мной побеседовать. Могу я узнать, о чем?

– О Туллио Гаспарини, – сказал Брунетти.

– Да, конечно, – последовал нейтральный ответ. – Это племянник синьоры Гаспарини.

– Откуда вы его знаете, дотторесса? Он ведь не из числа ваших пациентов?

В ее взгляде внезапно появилось неодобрение.

– Комиссарио Брунетти, – сказала она с профессиональной терпеливостью, – можно я озвучу несколько моментов, которые облегчат наше общение?

– Конечно, – сказал Брунетти.

Она не улыбалась, но и не прятала глаз.

– Хорошо. – Дотторесса кивнула раз, другой, словно соглашаясь сама с собой, и сказала: – Я расскажу вам правду. Вы же не будете хитростью выпытывать у меня то, что мне говорить не следует. – И, прежде чем он успел изобразить праведное негодование, спросила: – Это для вас приемлемо?

– Да, – ответил Брунетти. – Но все, с кем мне доводится беседовать, утверждают, что говорят правду.

– Как и мои пациенты, – устало отозвалась дотторесса Руберти. – Что они мало пьют и курят и едят по шесть рисовых зернышек в день. – Она посмотрела комиссару в глаза. – Это одна из причин, почему я не выношу лукавства. Вы понимаете?

– Понимаю. – Брунетти не удержался и добавил: – Но не знаю, поверю ли вам.

Этой ремаркой он надеялся спровоцировать ее – напрасно.

– Я не лгу, комиссарио, хотя иногда и хочется. Временами это упрощает жизнь.

– Если так, – Брунетти уже следовал этим новым правилам и говорил что думает, – это очень редкое качество.

Лицо дотторессы смягчилось.

– К несчастью, Туллио Гаспарини тоже не умеет лгать и поступать нечестно. Он пришел ко мне и прямо сказал о том, что намерен делать.

Расспрашивать об этом было рановато, и Брунетти поинтересовался:

– Как вы поняли, что он не лжет?

– Опыт. Часто люди, особенно те, кто смертельно болен и знает об этом, перестают лгать или теряют к этому интерес, или больше не видят такой необходимости. Так что с годами я научилась узнавать симптомы правды наряду с болезнями.

– А синьор Гаспарини? – спросил комиссар.

– К сожалению, он так и не научился понимать себе подобных, поэтому не поверил мне, когда я попыталась с ним поговорить. – Женщина потерла правую щеку – скорее всего, привычка, помогающая думать. – А может, это потому, что он всю жизнь работает с цифрами и плохо знает людей?

– Что он вам сказал, дотторесса? – спросил Брунетти.

– Прежде чем ответить, комиссарио, – произнесла она, – могу я поинтересоваться, как вы на меня вышли?

Брунетти не видел причин юлить и лгать, что нашел адрес в интернете. Вместо этого он сказал:

– Я узнал о вашем взаимодействии с доктором Донато и решил с вами поговорить.

– О взаимодействии? – повторила дотторесса Руберти с некоторым облегчением. – Как деликатно вы выражаетесь, комиссарио!

Она впервые за все это время улыбнулась, и Брунетти подумал, что когда-то эта женщина была хорошенькой – пока жизнь не измотала ее проблемами, которые она была не в состоянии решить.

– Пожалуйста, расскажите, как вы с ним познакомились, – попросил Брунетти.

– Это произошло много лет назад, когда я зашла к нему в аптеку, чтобы поговорить о некоторых своих пациентах. Я попросила его обязательно давать им письменные указания, когда и в какой последовательности принимать лекарства, и напоминать, что в этот листок надо заглядывать ежедневно.

– Разве этого нет в рецепте? – спросил Брунетти.

В ее взгляде прибавилось холода и твердости.

– Комиссарио, ну, подумайте сами! Если пациент принимает ежедневно шесть препаратов или, скажем, десять, ему трудно запомнить, когда и что пить. Я попросила доктора Донато составить для каждого схему приема. И все.

– И он согласился?

Дотторесса Руберти чуть помедлила с ответом и наконец произнесла:

– Я убедила его это сделать. Сказала, что многие мои пациенты уже очень немолоды и рассеянны и им необходима эта помощь.

– И он согласился?

– Да.

– А ваше сотрудничество? – спросил Брунетти, не делая особого упора на последнем слове.

– Оно началось несколькими годами позже.

Дотторесса задумалась, как водитель на развилке – куда свернуть?