Мы обогнули остров, и пред моим взором предстал корабль.

— Спасены! — воскликнул Хессенфилд.

Вскоре мы причалили к борту, сверху была скинута веревочная лестница, и я стала подниматься на судно. Чьи-то руки втащили меня на палубу. Через несколько секунд рядом со мной стоял Хессенфилд. Он обнял меня и громко расхохотался.

— Миссия завершена! — крикнул он. — Такого успеха, у меня еще не было! Нам лучше отплывать немедля! Пойдем, ты, наверное, хочешь повидаться со своей дочуркой?

Кларисса спала, зажав в ручках воланчик. Я склонилась и крепко обняла ее. Она проснулась:

— Мама!

— Да, моя милая…

Она широко открыла глаза.

— Я на большом корабле, — объявила она, — и у меня новый папа!

Хессенфилд присел рядом с нами.

— И он тебе очень нравится, да? Скажи своей маме!

— Он подарит Мне новый волан, — добавила она.

— Но ты же не сказала ей, что я тебе нравлюсь, настаивал на своем Хессенфилд.

Кларисса села в постельке и обвила ручонками его шею.

— Это его корабль, и он покажет мне, как он плавает.

Очутилась я в какой-то другой, совершенно иной жизни. Сначала я была буквально ошеломлена, вновь началась эта безумная, полная страстей и удовольствий, ни с чем не сравнимая жизнь с Хессенфилдом. Мы возобновили наши отношения с такой естественностью, как если бы они никогда и не прерывались, и, хотя первое время я и притворялась, будто вне себя от ярости, Хессенфилд быстро положил этому конец, заставив меня признать, что я так же влюблена в него, как и он в меня.

Но, конечно, здесь не было той чистой и ничем не омраченной радости, что присутствовала в первый раз. Я не выдумываю себе никаких оправданий и действительно признаю, что искренне радовалась, когда меня похитили, соблазнили, изнасиловали, называйте это, как хотите. Но я могу честно сказать, что чувствовала глубокое раскаяние за то, что так поступила с Бенджи, и была рада, что мой плащ остался в тех зарослях, как будто меня увезли силой. По крайней мере, Бенджи не будет думать, что я уехала по собственному желанию, и хотя горю его это ничуть не поможет, но он, по крайней мере, не будет считать, что я предала его. Бедный Бенджи! Он лишился и меня, и Клариссы, и я не могла радоваться жизни, потому что часто думала о нем.

Наше плавание прошло гладко, и вскоре мы очутились у берегов Франции. Кларисса большими глазами следила за всем происходящим и, как свойственно детям, принимала это невероятное приключение как само собой разумеющееся. Один раз она все-таки спросила, когда приедут ее дедушка, папа и Харриет, на что я уклончиво ответила, что надо немножко подождать.

— Я хочу показать им своего нового папу, — заявила она, и гордость, прозвучавшая в ее голосе, одновременно и взволновала, и глубоко ранила меня.

Мы пересекли Францию, останавливаясь в различных гостиницах, и меня очень удивило, насколько известен в этих краях Хессенфилд. В его распоряжении всегда были самые лучшие комнаты, а теперь, когда, как он сам говорил, он путешествует en fanulle,[5]удобства были ему особенно необходимы.

Человек, который доставил нас к судну, путешествовал вместе с нами. Его звали сэр Генри Кэмпион, и, по словам Хессенфилда, он был самым преданным ему другом.

— Настоящий якобит! Теперь, когда ты присоединилась к нам, ты должна брать с него пример.

Я промолчала. Ах, если бы я могла забыть Бенджи и то горе, которое, я уверена, терзает его сейчас! Я подумала, что, если бы не Бенджи, я была бы сейчас безумно счастлива. Если бы только я не вышла замуж за Бенджи! Ах, если бы я не сдалась, а родила ребенка и стала ждать… Но, конечно же, это было абсолютно невозможно, я могла действовать только так, а не иначе. Я думаю, даже Хессенфилд понимал это. Однажды он сказал:

— Не надо было мне покидать тебя, я сразу должен был забрать тебя во Францию.

Но Хессенфилд не из тех людей, которые скорбят о прошлом, и каждый новый день он принимал с радостью. Сомневаюсь, что его когда-либо мучали угрызения совести. В нем присутствовало какое-то бесшабашное веселье, легкое отношение к жизни, и я была уверена, что, даже когда он будет умирать, он и тогда будет хохотать во все горло.

Но Кларисса его очаровала. Я была удивлена, не ожидала, что он может так привязаться к ребенку. Думаю, это потому, что она была его дочкой и она была так прекрасна и мила. В ней уже чувствовалась любовь к приключениям, и все, что находилось вокруг, вызывало ее любопытство. Любой обыкновенный отец безмерно гордился бы такой дочкой, но даже то, что Хессенфилд находил время поговорить с ней, доставляло мне неописуемое удовольствие.

Сначала мы направились в Париж. Он подготовил меня к тому, что нас там ждет, и рассказал, где мы будем жить.

— Двор находится в Сен-Жермене. Конечно, король живет там же, в замке. Большую часть своего времени я провожу там, но у меня есть свой дом в Париже, так как много работы у меня и в этом городе. В том доме вы с Клариссой будете жить, но, конечно, ты будешь представлена королю как моя жена, и мы часто будем ездить во дворец.

— Как твоя жена? — воскликнула я.

— Но ты же моя жена, Карлотта. О да, я знаю, ты неудачно вышла за кого-то там замуж, но это же случилось в Англии, а теперь мы во Франции, и ты моя жена. Тебе надо привыкнуть к тому, что отныне тебя будут называть леди Хессенфилд.

Он нежно обнял меня и поцеловал.

— Я люблю тебя, Карлотта. В тебе есть то, что как раз подходит мне. Ты мне ближе, чем кто-либо в этом мире, и у нас есть прекрасная дочурка. Слава Богу, что ты теперь рядом со мной!

Я заглянула ему в глаза. Он был абсолютно серьезен и действительно имел в виду то, что сказал, и это наполнило меня счастьем. «Если бы только я могла забыть Бенджи, — подумала я, — я бы стала самой счастливой женщиной в мире!»

На другой день он сказал:

— Теперь ты в добровольном изгнании, и ты одна из нас. И, хотя ты приехала к нам не по своим убеждениям, мы с тобой — одно целое и мое дело должно стать твоим. Нашей целью является возвращение в Англию. Кому хочется быть вечным изгнанником? Когда бы я ни поехал домой, я должен делать это тайком, как вор, прокрадываясь в свою собственную страну. За мою голову назначена награда. И это я, у которого огромные владения на севере Англии, где мои предки жили, подобно королям. Да, однажды мы вернемся, но лишь тогда, когда восстановим на троне истинного короля, чтобы жить под настоящей властью, иначе я не вернусь никогда.

— Естественно, — напомнила я ему, — ты и не можешь этого сделать. Теперь тебя называют предателем королевы и тебе не разрешили бы остаться.

— Ты права, — ответил он. — Каждый раз, когда я еду туда, да ты и сама могла убедиться, я еду как заговорщик, который потом становится беглецом.