Мистер Трой перестает петь.

— Я вас расстроил, — неуверенно говорит он. — Простите меня.

— Нет-нет, — мой голос глух, а лицо я закрыла руками, чтобы он не увидел. Он, наверное, думает, что я лишилась рассудка. — Просто давно этот гимн не слушала.

Теперь я готова встретить его взгляд. Я убираю руки и смотрю ему в глаза. Он озадачен, встревожен.

— С вами определенно все в порядке?

— Все хорошо, спасибо. Нелегко вам было петь одному.

— Если и так, — мрачно говорит он, — то это исключительно моя вина.

Он уверен, что провалил миссию, а я не могу подобрать слов, чтобы его разубедить, так что придется ему идти домой безутешным.

Приходит Дорис. Прыгает вокруг меня, поправляет подушки, переставляет цветы, причесывает меня. До чего надоела ее суета. Эта кипучая деятельность меня напрягает. Мистер Трой ждет ее в коридоре.

— Хорошо поговорили? — с надеждой вопрошает она.

Вот зачем так наседать, скажите на милость?

— Нам совершенно нечего было сказать друг другу, — отвечаю я.

Она прикусывает губу и отводит взгляд. Мне стыдно. Но я не возьму назад своих слов. И вообще, не ее это дело.

Я решительно неисправима. Всегда говорю одно и то же, всегда готова вспылить из-за каждого пустяка.

— Дорис… я сказала неправду. Он мне спел, и мне это помогло.

Она смотрит на меня — искоса, с подозрением. Она мне не верит.

— Ну, никто меня не упрекнет, что я не пыталась, — натужно произносит она.

— Это правда.

Я вздыхаю и отворачиваюсь. Чью грешную душу она будет спасать, когда я уйду? Как ей будет меня не хватать.

Позже, когда они с мистером Троем уходят, ко мне наведывается еще один гость. Сначала я не могу разобрать, кто это, хотя вид у него до боли знакомый. Улыбаясь, он склоняется надо мной.

— Привет, ба. Не узнаешь, что ли? Стивен.

Я волнуюсь от радости и сгораю со стыда, что не признала его сразу.

— Стивен. Ну и ну. Как твои дела? Давненько я тебя не видела. Какой ты нарядный.

— Костюмчик новый. Мне тоже нравится. Приходится выглядеть успешным.

— Полагаю, ты не только делаешь вид, ты же и правда успешен?

— Грех жаловаться, — отвечает он.

Он архитектор, очень умный мальчик. Уж не знаю, от кого ему достались мозги. Явно не от родителей. Но что они упорно копили на его образование, во многом себе отказывая, это правда, в этом они молодцы.

— Тебе мать сказала меня навестить?

— Нет, конечно, — говорит он, — сам решил заскочить проведать.

Судя по его сердитом тону, он врет. Какая мне, собственно, разница? Просто так хочется, чтобы он пришел по собственной воле.

— Тина замуж выходит, — говорю я, чтобы поддержать разговор.

Я устала. Ни на что нет сил. Но все равно, пусть уж посидит пару минут. Мне нравится на него смотреть. Очень привлекательный мальчик. Мальчику, правда, ни много ни мало, лет тридцать, наверное.

— Слыхал-слыхал, — подтверждает он. — И правильно, пора ей. Мать хочет, чтоб они здесь женились, но Тина говорит, она не сможет выбраться, и Огаст тоже — это жениха так зовут. Так что мать, видимо, сама полетит на свадьбу.

Только теперь я понимаю, насколько я отрезана от всех них. Я всегда так любила Тину. Дорис могла бы и сказать. Разве это так трудно?

— Она мне не говорила. Ни словом не обмолвилась.

— Может, я лишнего сболтнул…

— Хорошо, что хоть кто-то мне сообщает новости. Мать себя этим не утруждает. Ей и в голову не приходит, что мне может быть интересно.

— Забыла, наверное. Она же…

— Забыла, как же. Не тот случай. Когда она летит, Стивен?

Молчание. Мой внук краснеет и, отвернувшись от меня, принимается разглядывать мои розы.

— Там, в общем, еще не до конца решено, — наконец говорит он.

Я вдруг все понимаю — в том числе и почему Дорис ничего мне не сказала. Они ждут — все зависит от того, как будут развиваться события здесь. Сколько неудобств я им создаю. Когда? Вот каким вопросом они задаются. Я мешаю им строить планы. Неудобство, вот что это такое для них.

Стивен снова склоняется надо мной:

— Может, ты чего хочешь, ба? Принести тебе чего-нибудь?

— Не надо. Мне ничего не нужно.

— Точно?

— Разве что оставь мне пачку сигарет, Стивен, ладно?

— Это запросто. Вот, пожалуйста. Прямо сейчас и угощайся.

— Спасибо.

Он зажигает мне сигарету и довольно нервным движением пододвигает к моему запястью пепельницу, как будто считая, что я огнеопасна. Затем с улыбкой смотрит на меня, и снова меня поражает сходство.

— Ты очень похож на деда, Стивен. Еще б тебе бороду, и был бы вылитый Брэмптон Шипли в молодости.

— Да?

Не очень-то ему это интересно. Он думает, что на это сказать.

— Это комплимент или как?

— Твой дед был очень привлекателен.

— Мать всегда говорила, что я пошел в дядю Нэда.

— Что? Это в ее-то брата? Чушь. Ни капли ты на него непохож. Ты Шипли до мозга костей.

Он смеется:

— Отличная ты у нас старушка.

В его голосе — нежность, и я, пожалуй, была бы довольна, если б помимо нежности в нем не было еще и снисхождения — примерно так же сентиментальные матроны кудахчут над детской коляской: какой прелестный малыш, какое чудо.

— Не дерзи, Стивен. Ты же знаешь, я этого не поощряю.

— А я и не дерзил. Ладно, забудь. Радовалась бы лучше, что я тебя ценю.

— Так уж и ценишь?

— Конечно, — весело отвечает он. — Всегда ценил. Забыла, как ты мне в детстве давала мелочь на леденцы? Мать лопалась от злости, боялась, что разорится на зубных врачах.

Забыла. Я улыбаюсь — несмотря на то что в сердце опять горечь. Для него я бабушка, которая давала ему мелочь на конфетки, вот и все. Что он обо мне знает? Ровным счетом ничего. Все эти непроговоренные годы теперь душат меня, все события, обращенные или не обращенные в слова. Мне хочется рассказать ему. Кто-то должен знать. Вот что я думаю. Хоть кто-то же должен знать об этом.

Только с какого места начать, да и какое ему-то до всего этого дело? Так и испортить все можно. Сейчас он, по крайней мере, помнит обо мне что-то хорошее.

— Помню, — говорю я. — Ты еще тот был хитрец, вечно совал нос в мой кошелек.

— Я всегда старался поймать счастье за хвост, — говорит он, — даже тогда.