– Понятия не имею. Деньги пока есть, куда мне торопиться.

– Ну, Миша, разве только деньги?

– В ноябре еще получу. Мне кое-что причитается. Может, пару штук, может, больше. Так что не беспокойся, на твоей шее сидеть не буду. – Последнее было явно лишнее, но его уже начинало заносить.

– Зачем так говорить. Да ну тебя, с тобой как с человеком, а ты…

– А что я?

– «Что я», «что я»! Надо мной бабы смеются, содержантом тебя называют.

– Я содержант?!

– А ты иди к ним и объясни.

– Ты меня по бабам отправляешь. – Он попробовал обнять Нину, но она забилась к самой стенке, оставляя ему всю ширину кровати. – Нина, зачем скандалить?

Не дождавшись ответа, он тоже отвернулся. Так молча и лежали, притворялись, что спят.

Краснухин встретил его радушно. Вышел из-за стола и долго тряс руку.

– Сколько лет, сколько зим. А я-то слышу, что Козлов приехал, и думаю, чего не заходит. Рассказывай, как там на Севере.

– Я на востоке был.

– А нам, нищете, везде Север, где большие деньги платят.

– Деньги заработать надо. За просто так их не платят.

– Ну, тебе ли жаловаться, ты же мастер на все руки и человек рискованный, а риск – дело благородное, так я считаю.

– На работу вот пришел к тебе проситься. Возьмешь? Кем угодно пойду.

– Ты! Ко мне! Да брось шутить.

– Я серьезно.

– А трудовая при себе?

Михаил достал потрепанную и располневшую от вкладыша книжку.

– Поинтересоваться можно?

Вздыхая и морщась, Краснухин прочитал ее от начала до конца.

– Да, дела! Географический справочник. – Помолчал, подбрасывая книжку на ладони. – Дела, говорю, неважнецкие. Мы что, мы тебя знаем, а вот отдел кадров… Может, слесарем возьмут, но не пойдешь ведь ты слесарем?

– Пойду.

– Да брось ты, у тебя вся жизнь впереди. Тебе расти нужно. Ты же как-никак специалист.

– А ты дерьмо, с чистой трудовой книжкой.

Михаил вышел на улицу и, срезая углы, направился в магазин.

…Поздно вечером с бутылкой шампанского в кармане он заявился к Шурке. Она молча встретила его и пошла ставить вино в холодильник, слегка покачивая головой, отчего волосы, закрывающие спину, струились и казалось – вот-вот закипят, а что будет с ними дальше, невозможно и страшно представить.

– Я знала, что ты придешь, – сказала она не оборачиваясь.

Михаил прошел в комнату и развалился в кресле. В квартире ничего не изменилось.

– Как съездил, как попутешествовал?

– Прекрасно.

– Что же вернулся?

– Тебя захотелось увидеть.

Она усмехнулась.

– Молодец, правильно сделал. Ну и как я?

– Все так же.

– Надеюсь, и ты не изменился.

Михаил никогда не задерживался у аптекарши до утра, а здесь как-то получилось, что оба уснули. Может, получилось, а может, и нет, он же все время помнил, что нужно идти домой, да мало ли что нужно. Она разбудила его в половине шестого и велела быстренько одеваться. Свежее осеннее утро выгнало остатки сна и вчерашней пьяной дури. Идти домой не хватало смелости. И вообще непонятно, откуда на Михаила навалилось тоскливое и паническое равнодушие. Самыми короткими переулками он выбрался из поселка и зашагал в сторону леса. Загребая ногами густую листву, он бродил между деревьями и пробовал доказать себе, что ничего особенного не случилось: собственно, кто такой Краснухин – пешка, которая ничего не решает, пусть себе пыжится и раздувает перышки, как индюк, стоит ли обращать внимание, а работа найдется не сегодня, так завтра, того же Краснухина могут потеснить; к аптекарше сходил – эка новость, раньше, что ли, не ходил или Нина не знала, давно знала – так молчала же прежде и теперь промолчит, а поднимет волну – ему собраться – только подпоясаться, дорога до вокзала проторенная, этим его не испугать. Михаил храбрился, но состояние тоскливой невесомости не отпускало его. Совсем бездумно он сломал несколько осиновых веточек с уцелевшей густо-красной листвой, сложил их в букет и резко тряхнул его – одна из веточек сразу облетела, но Михаил оставил и ее; потом нашел три крепких подосиновика и, выдернув их прямо с землей, засунул в карман. Но когда возвращался, выбросил у первых же домов сначала букет, а немного подумав, и грибы. Он знал, что дома никого не должно быть, но уже в подъезде засомневался, а вдруг? Однако обошлось. Он быстренько разделся, лег и сразу уснул.

Его разбудил взгляд. Михаил лежал лицом к стене и боялся повернуть голову. Он был уверен, что смотрят уже давно и видят, что он проснулся. Попробовал всхрапнуть, но не получилось, тогда он забормотал, и ему поверилось, что мычание вышло похожим на сонный бред. Рядышком, почти над самым ухом, раздавалось мальчишечье посапывание: чуть свистящий вдох и мягкий глухой выдох. А в стороне такой же размеренный ход будильника. Зачесался затылок. Михаил проклинал себя, но повернуть голову боялся. Вдох – выдох. Тик – так. Вдох – выдох. Тик – так. Минута, вторая, а может, все еще первая. По голове словно насекомые ползают…

Посапывание стало перемещаться, а потом и вовсе прекратилось, но он все еще боялся шевелиться. Лежал, вспоминая, где оставил одежду, на случай, если придется вскакивать и бежать из дома, пока не успели задать ни одного вопроса. Хлопнула дверь, и сразу перестал чесаться затылок.

Торопливо свернув за угол дома, он встретил Витьку Матюшова.

– Вот ты где попался, – облапил его старый знакомый. – Чего, поросенок, носа не кажешь? Как ты хоть себя чувствуешь?

– Неважно.

– Что так?

– Хотел на службу определиться, да Краснухин в трудовую полез. Жизни начал учить. Вы что, поприличней механика не могли найти?

– Да я там уже не работаю. Год, как в СМУ перевелся. Через три дня отпуск кончается. А ты куда?

– А может, в СМУ попробовать?

– Чего ты сейчас потащишься. Говорю же, через три дня выйду на работу и все улажу. Айда со мной, там ребята в «козла» стучат, а меня, как проигравшего, гонцом снарядили. И Генка там, помнишь Генку? Он, как и ты, фармакологией одно время увлекался.

– Теперь вспомнил.

Играли на высадку, а когда требовалось – посылали «козлов» принести чего-нибудь для бодрости духа.

Встретив старых знакомых и пропустив пару стаканов портвейна, Михаил отмяк, а через десяток партий ему казалось, что он никуда не уезжал из поселка, все было таким родным и привычным. Чтобы не докучали воспоминания о вчерашнем дне, он барабанил по столу, не жалея рук, и, войдя в раж, врезал на «рыбе» с такой силой, что костяшка, повернувшаяся при замахе ребром, пробила мякоть на подушечке под большим пальцем. Михаил увидел кровь и гордо понес ладонь по кругу. Игроки внимательно и восхищенно смотрели на ранку. Кровь жидкой струйкой стекала в пригоршню и расползалась по линиям на ладони. Появилась легкая пульсирующая боль, но она только радовала, прибавляя удару весомость. Чтобы унять кровотечение, он прижал рану к губам.