– Давно не производит, идея оказалась бездарной. Скрипты, сочиненные маньяками, не сокращали реальное насилие, а только увеличивали. Как и с легкими наркотиками: это не прививка, это входной билет. Но проект закрыли, а рынок-то остался.

– И Лаврик – это осколок свернутой программы?

– Когда-то был осколок. Но с тех пор он завел собственные связи, неподконтрольные КСБ. У него целый коллектив, там не на коленке всё делается. Ведь кто-то же дает ему наводки на свежих психов, кто-то собирает автономные сети из немаркированных рабочих станций, кто-то процессит его финансовые операции.

– И почему Комитет не накроет эту мафию?

– Ты, наверно, детективов переел. Лаврик не проводит общих собраний, чтобы всех их можно было окружить и разом арестовать. Кого-то из его людей иногда берут, когда находится достаточно улик. Но у самого Лаврика особые отношения с Комитетом, я не могу всего объяснить.

Виктор вдруг обратил внимание, что звуконепроницаемая перегородка поднята. Когда он садился в машину, она уже стояла.

– Почему не можете? Значит, Лаврик так и будет заниматься своим бизнесом? Будет похищать скриптеров, запирать в подвале, убивать?! Да, да, вот теперь я точно проболтался, и что дальше?

– Больше не будет, – ответил Коновалов, проигнорировав последний вопрос. – Ни похищать, ни убивать. С ним разберутся, я же пообещал. И не надо думать, что никто ничего не делает, Витя. Если бы никто ничего не делал, ты бы тоже не вышел из того подвала.

Сказав это, куратор повернулся к Сигалову и прямо посмотрел ему в глаза.

– Для Лаврика это было последнее предупреждение, – проговорил Коновалов. – Когда-то его знали как вменяемого человека, поэтому были уверены, что он всё поймет и успокоится. Но он не понял, и теперь с ним покончат без твоих истерик. Жаль, что так вышло с Тамарой Васильчиковой. Искренне жаль.

– Мила Майская. Ее звали Мила Майская.

– Как тебе угодно.

Виктор помолчал, глядя на темный город за тонированным окном. Сейчас он казался не умиротворенным – бездушным, готовым купить и продать всё что угодно.

– Вы меня выпустили из подвала и даже не сочли нужным рассказать об этом?

– Выпускал не я. Мне по возрасту в таких операциях участвовать не положено. Но… – со значением добавил куратор и не стал развивать.

– Не вы персонально, но… – подражая ему, произнес Виктор.

– Мы уже не служим в Комитете, с некоторых пор мы отдельный дивизион. Лаврик нам не по профилю.

– А что по профилю? Индекс?

– Когда мы увидели, какой у него потенциал, стало ясно, что его нельзя не контролировать. Не Индекс, а сам проект. В отражение мира, как ты понимаешь, мы не вмешиваемся, это бессмысленно. Индекс тем и ценен, что он – чистое отражение.

– Чистое, да не совсем, – возразил Виктор. – Вы так и не сказали, что делать с найденной провокацией. Обдумать без суеты – это о чем?

– Тот инцидент с фоторамкой касался одного тебя, верно? Значит, никакая это не провокация.

– А что же?

– Что-то личное. Какая-то погрешность в твоих отношениях с Индексом. – Куратор недоуменно склонил голову. – А может, и не погрешность. Некое послание, которое мог увидеть и расшифровать только ты. И знаешь, Витя, мне кажется, ты понимаешь гораздо больше, просто не хочешь этого показывать.

– Если бы вы побольше объясняли, Игорь Сергеевич…

– С самого начала боролись две версии: привлекать тебя к работе или, наоборот, гарантировать твое неучастие.

– С начала – это с какого времени?

– Как только сами узнали об Индексе.

– То есть когда вы мне позвонили и сказали, что вам нужны хорошие скриптеры, это не было обычным выбором из списка кандидатов?

– Ну что же ты дурака-то опять валяешь… – разочарованно проговорил куратор. – Как к нам можно попасть случайно, Витя? Пока тебя не перетряхнули до кишок, ты бы дальше лифта не попал, хоть бы на танке приехал. И в общем, тебя решили оградить от проекта. Я был против, если тебе любопытно. Я-то как раз считал, что ты не помешаешь. Но победила другая точка зрения.

– И почему она изменилась?

– Мы в цейтноте. Если с тобой всё пойдет по худшему сценарию, мы уже ничего не потеряем. Пришло время рискнуть или проиграть. Хотя я по-прежнему считаю, что ты никак не навредишь. Это было ошибкой – не привлечь тебя к работе сразу, с первых же дней.

– Вы сейчас говорите про то самое – про мои отношения с Индексом? Якобы личные?

– Какие еще могут быть отношения с родным братом? – Коновалов прекратил рассматривать ногти и вновь посмотрел на Виктора в упор. – Ты хотел проверить, знаем ли об этом мы? Ну естественно, а как же иначе?

– Сам-то я узнал только вчера, – буркнул Сигалов. – И не вы меня должны упрекать, а я вас.

– Я же объяснил: руководство склоняется к тому, что контакт между тобой и Кириллом опасен. Ты понимаешь, в каком он состоянии?

– Он почти мертв…

– Кроме головного мозга, в нем мертво всё. Абсолютно. Спасибо медицине за то, что умеет поддерживать жизнь даже в оторванном пальце, пока этот палец не состарится. И спасибо родителям, которые оставили твоему брату достаточно денег, чтобы его адвокат мог годами оплачивать счета. Но я тебя спрашивал не про тело брата, а про эмоциональное состояние. Ты хоть немножко его себе представляешь?

– Нет, и вряд ли смогу.

– Вот-вот. Это бесконечный стресс, для нас это за гранью. Обычный человек давно бы спился или шагнул с подоконника. Кирилл этого не может сделать физически. – Коновалов вытянул губы трубочкой и о чем-то поразмыслил. – Ты парень с кругозором. Про сенсорную депривацию слыхал, нет?

– Кое-что, по верхам.

– Человека помещают в специальную камеру, где нет ни света, ни звука, вообще никаких…

– Да, я в курсе, – поторопил Сигалов.

– Часик полежать в такой среде очень даже неплохо. Помогает сконцентрироваться, да и просто отдохнуть. Шесть-восемь часов – критическое время для неподготовленного человека, дальше могут начаться проблемы. После суток проблемы уже гарантированы. А что такое пять лет в депривационной камере, даже в теории никто не знает.

– Поэтому он и начал креативить.

– Поэтому. Но неизвестно, понимает ли он сам, что и зачем он создает. Изменения психики в его состоянии неизбежны.

– Любой гений – сумасшедший.

– Это дежурная фраза из теленовостей для старушек, она ничего не означает. У нас конкретное дело и конкретная ответственность. Доклад в духе «активное ядро оказалось чересчур гениальным» никто не примет.

– Чего вы опасаетесь? Как я могу повлиять на Кирилла и что может случиться?

– Спроси чего полегче, – вздохнул Коновалов. – Угадать его реакцию невозможно, это уже… не совсем человеческая реакция. Прости, если тебе неприятно слышать такое о брате.