– Ну я и подсказал, что уж если Гекате в жертву собак черных приносили, то нужно повторить и сестричку приобщить, тогда плеть и оживет. Поверила! Нет, вот представьте, она в это поверила!

Чтобы выжить. Чтобы еще раз сбежать ото всех. Впрочем, Баньшина собаки интересовали мало. И он задал вопрос куда более опасный:

– А Шульму за что вы убили? Вы, не отрицайте.

– Я… я… я не нарочно. Я пугнуть хотел! Вот этот в него целился! И я решил, что…

Снова ложь, и бегающие глаза, и губа, которую Леха то и дело закусывает, и нервное подергивание пальцев. Он убил. Сознательно убил. И мотив имелся: грядущая свадьба. Только вот признаться не признается, будет до последнего искать повод.

– Вы решили, что это хороший повод мистицизму нагнать? Пробудить в вашей подруге былые страхи, подчинить и привязать к себе. А заодно, впоследствии, когда выяснилось бы, что Григ умер, вы бы получили еще одно доказательство ее ненормальности. Ко всему, в случае чего, можно было бы свалить убийство на Магду. – Баньшин чешет как по-писаному, а Леха только глазами хлопает. И кадык дергается мелко-мелко, трусовато.

Сломается? Да. Сломался.

– Она… она меня за человека не держала! Решила, что выше стала, круче, что сам черт ей не брат! А я… да она плевала на меня! Она в жизни не подумала бы о том, как мне хреново! Думаете, так сложно было притворяться? Да если бы она захотела, она бы десять… нет, сто раз увидела, что я не… не такой, как она думает.

А ведь и в этом, пожалуй, была доля истины. Не хотела Магда с прошлым сталкиваться, брезговала подойти ближе, ей проще было думать, что бывший супруг – слизняк и урод, которого можно использовать. Только на самом деле все наоборот вышло. Он ее использовал.

– Думаете, это я сволочь? Нет, я… я просто жить хотел лучше! А повезло ей! Почему ей, а не мне? – Он таки вцепился корявыми пальцами в рубаху, рванул так, что пуговицы полетели на пол. – И да, я стрелял! Да я ей лучше сделал! Что, не видно было по роже, что он точная копия Грига? Видно! А я… я ее никогда не обижал! Никогда! Пальцем не тронул…

– Только едва не убили.

– Да я же не в нее… не в нее… я вообще только напугать хотел. Обеих. Чтоб не сговорились между собой. Что, если бы она с сестрицей подружилась, а? Или уехали? А?

– Тогда бы у вас не осталось шансов дотянуться до денег, – а ласковый голос у Баньшина, понимающий, душевный. С таким соглашаться легко, и Леха соглашается, кивает, облизывает сухие губы.

– Я не мог им позволить, не мог…

Илья поднялся и вышел. Слушать дальше не было сил, да и девчата небось волновались.

Выпороть бы их за подобную самодеятельность… или обнять, всех троих сразу, просто оттого, что обошлось, что живы и что ночь все-таки хорошая. Летняя и горячая. Жасмином пахнет. И сигаретами.

– Будете? – Петр стоял на крыльце. Курил. – Знаете, я все не могу понять, почему люди так охотно верят в то, что можно управлять другими? Ведь не деньги же главное и не тот несчастный, которого допрашивают…

– Несчастный? – Илья перебил, вспыхнув злостью. – Думаете, он несчастен?

– Был бы счастлив, не опустился бы до такого. Он несчастен. И тот, кто толкнул его, тоже несчастен. Он полагал, что стоит Плетью завладеть, и он станет всемогущ… Только вот не следует шутить с богами, как правило, у них собственные цели.

В тот момент Илья ему не поверил. В тот момент Илья просто дышал сигаретным дымом и запахом жасмина, думая, что именно скажет, вернувшись домой. И что сделает, и чего не сделает.

Он отпустит Алену.

Он перестанет раздражать Дашку мрачностью.

Он попробует жить так, чтобы быть счастливым.

На следующий же день, узнав о судьбе Эльдара Викентьевича, с которым случился сердечный приступ, Илья лишь укрепится в собственном решении. И мир шагнет ему навстречу.

Сам же адвокат спустя несколько месяцев сумеет выйти из комы и даже восстановиться физически, вот только разум его окажется поврежден куда как сильнее, чем предполагали врачи. Единственное, о чем будет помнить и говорить Эльдар Викентьевич, – это стигийские псы, плеть и древнегреческая богиня Геката. Феномен сочтут интересным, но не более.

Но все это будет потом. Сейчас же Илья слушал стрекот сверчков, щебетание птиц, очнувшихся перед рассветом, и спокойные рассуждения Петра о людях, богах и судьбе.

Магда приехала сюда по просьбе Юленьки и теперь спрашивала себя – зачем? Что это за место такое? Старый парк, находившийся на краю города, пребывал в древнем запустении, в каковом, однако, не было ни неряшливости, ни ветхости. Старая ограда с облупившейся синей краской, за оградой – лохматые кусты с белыми бусинами ягод и редкими, не отцветшими еще кистями сирени. Чуть дальше – деревья: высоченные тополя с обрезанными ветвями, серебристые клены и рябины.

И дорожки здесь были особенные, вымощенные крупным речным камнем, некогда с высокими бордюрами, от которых теперь остались лишь отдельные куски.

– Мрак, – сказала Магда. Тонкие шпильки ее туфелек норовили соскользнуть в трещины между камнями, и Магде приходилось балансировать. Но злости не было, напротив, в душе вдруг появилось спокойствие, такое, какое бывает лишь по возвращении домой. Теперь Магда его знала. Теперь у нее был дом и была сестра. Но не признаваться же вот так просто в собственной слабости? Нет, она еще не привыкла быть настолько мягкой. – Нет, ну, сестричка, вечно ты как выберешь…

Дом показался неожиданно, построенный против правил, в низине, прикрытый разлапистыми кронами деревьев. Древнего виду, он в первую минуту показался заброшенным. Во вторую – спящим. Светлые стены с остатками желтой краски подставляли бока солнцу, и свет плавился на черных стеклах, стекая на широкие подоконники, и оттуда, по сохранившейся лепке, вниз, на узорчатое крыльцо.

Дремали полнотелые кариатиды под зонтиком крыши, дремал и высеребренный пионер с ведром на постаменте, дремала и старуха в синем ситцевом халате. Эта, правда, спала чутко, нежданных гостей услышала загодя, встрепенулась, прищурилась и спросила:

– Вам чего?

И следом за старухой, разбуженные голосом, засуетились, заорали галки с воронами, взлетели, громко хлопая крыльями, голуби с крыши дома, и тихо-тихо, стеклянно, задребезжало окно.

– Мы к Валентине Федоровне, – сказала Юленька, поправляя сумочку. – По делу.

– Так идите, раз по делу… все по делу… хоть бы кто неделовой пришел, – старуха снова плюхнулась на лавку, достала из-под широкого зада газету и, развернув, прикрыла лицо. – Идите, идите, только тихо, а то побудите! Контингент у нас беспокойный.

В доме витал аромат булок и корицы, кипяченого молока и еще чего-то сладкого, мирного. На стенах висели рисунки, частью прилепленные скотчем, частью – посаженные на гвозди.

– Да, а ты, сестричка, затейница… шеф-помощь оказывать будем? Или сразу усыновлять-удочерять? – проворчала Магда.