Мама у стола. Добрый и самый родной с детства человек.

Светлана подошла, молча опустилась на пол. Она охватила мамины ноги и молча положила голову на колени. И тут девушку обожгла боль непоправимой утраты.

— Ма-мо! Ой, лихо мне!

И женщина — мать солдата, жена солдата — испугалась. Сердце куда-то упало вниз, а потом бросилось вверх и тревожно застучало.

— Доча? Что случилось, родная? — прошептала она. — Микола? Тату?

Она попыталась справиться с волнением, но голос дрожал.

— Говори скорее, что случилось, а то сердце разорвется.

— Матвей не вернулся. Улетел на задание и не прилетел.

В голове матери тугими толчками забилась мысль:

«Не то, не то, чего испугалась. — А потом: — Что ты, сумасшедшая баба? Дочь плачет. Парубка убили, а тебе не то. Ведь беда случилась».

Сказала вслух:

— Света, может, он живой? Может, только самолет?… Приходили же другие пешком, приезжали машиной, кто в госпиталь попадал. Сама же говорила.

Мать положила руки дочке на голову и стала гладить, перебирать волосы. «Пусть поплачет, облегчит душу… Парубок был хороший, добрый да скромный, даже не верилось, что он на войне летает… Ох, дочка, дочка. Взрослая ты стала. Полюбила в несчастье, бедная ты моя горлица. Не став женой, овдовела».

…Светлана затихла. От матери шло тепло и спокойствие, тихая уверенность и надежда. Натруженные руки ее были легкими, нежными и такими домашними. И показалось ей, что она вновь маленькая, что нет никакой войны и сейчас мама будет рассказывать сказку или говорить о том, что она сегодня делала и что еще осталось сделать…

Так и сидели, не меняя позы. Мать боялась вспугнуть наступившее успокоение. Пальцы, не торопясь, перебирали волосы, разделяли их на прядки, передвигали от одной ладони к другой. Ее руки сейчас жили самостоятельной жизнью, а в голове текли привычные мысли: «Где же Микола? Что с чоловиком? Живы ли? Так давно нет писем…» Она глубоко вздохнула.

Светлана подняла с колен голову и посмотрела в глаза матери.

— Доченька, вставай, родная, а то снизу холодом тянет.

— Ничего, мамо, не холодно… Как же теперь?

— Не торопи судьбу, надейся. Я, что ни день, одно думаю и надеюсь. Мне еще твоя бабушка говорила: «Не каждый, кто с войны не пришел, мертвый…»

Матвей попал в окопы к обстрелянным, знающим войну людям, которые не боялись смерти, но и не искали ее. Осипов хотел остаться на передовой, чтобы достать парашют из самолета, но комбат Ахмет Юсупов, воевавший с первого дня войны, уже выработал свои правила поведения.

— Знаешь, летчик, ты наш гость, и желание гостя — закон. Но у нас дела пехотные, а тебе надо в небе летать. Башка цела, кости тоже, живи сто лет, поэтому давай на вторую позицию и там передохни.

— Да я лучше с вами здесь до вечера повоюю. А стемнеет — сползаю к самолету.

— Ну, нет, дорогой. За желание помочь спасибо, но мы тут сами справимся, а то зацепит тебя ненароком шальная пулька или осколок, мы себе не простим этого. Нет, давай на отдых. Вот тебе сопровождающий. — Он показал на красноармейца.

Матвею пришлось подчиниться обстоятельствам. Капитан и летчик на прощание обнялись и по-братски поцеловались.

Вскоре Осипов оказался на командном пункте командира полка. Его поздравили со вторым рождением и вспомнили русское гостеприимство. Пехотные командиры, руководители боев, и Матвей, выполняя приказ старшего, в одиночестве выпил из солдатской кружки водку, закусил салом, хлебом и луком, запил теплой водой. Расторопный начальник штаба подготовил справку с полковой печатью, в которой говорилось о том, что они, наблюдая воздушный бой, видели, как Осипов сбил немецкий истребитель. Однако просьба Матвея разрешить ему остаться с ними до вечера, чтобы попытаться спасти парашют, ни к чему не привела. Командир полка был неумолим:

— Эх, летчик! Что теперь значит твой парашют, когда кругом все рушится, люди гибнут тысячами. Я за парашютом к самолету, вернее, к тому, что осталось от него, никого не пущу. Жертв и так хватает… Давай маршируй к себе на аэродром да бей немцев сверху покрепче.

Матвей согласился с этой житейской и солдатской мудростью:

— Хорошо, командир. Спасибо за гостеприимство, а если все же парашют будет у красноармейцев в руках, так смотрите на него, как на подарок. Шелку там много, пригодится.

— Вот это другой разговор!

…Вечерело. Небо успокоилось. Освободилось от самолетов. Затихли за спиной и артиллерийские громы — линия фронта осталась позади. Ежедневное недосыпание, дорожная сутолока, пережитые волнения и выпитая на передовой водка сделали свое дело. Матвею страшно захотелось спать. В стороне от дороги он увидел копну прошлогодней соломы. Разгреб ее до чистого желтого цвета и соорудил постель. Лег на спину, оглядел уже темнеющее небо и подумал: «Отдохну немного и по холодку пойду дальше».

Он проснулся под утро. Хотел встать, но от неожиданной боли вскрикнул и удивленно остался лежать. Болело все: руки, ноги, спина.

«Что же случилось? Вроде бы и не замерз?» Он вспомнил вчерашний день и мгновение перед ударом о землю. Именно это мгновение, потому что самого удара он не ощутил от огромного нервного напряжения, ведь в этот миг решался вопрос жизни и смерти.

«Вот оно как. Напоминание, почему ты жив. Спасибо техникам за нагрудный ремень. А то бы…»

Матвей с трудом приподнялся и сел. Стал растирать себя. Став на ноги, отряхнулся, немного размялся и заковылял к ожившей по-утреннему дороге. Ступни, колени и мышцы ног, принявших через педали управления удар на себя, пронизывала острая боль. Кое-как добрался до перекрестка, где был регулировочный пост дорожной комендатуры, рассказал старшине, в чем дело.

…Через полчаса Матвей сидел в кузове полуторки вместе с ранеными. Машина быстро катила по пыльной дороге. Скоро должна была показаться речка Оскол, а за ней и аэродром полка. Откуда-то с востока послышался отдаленный гром, Матвей удивленно осмотрел ясное небо. Кто-то из раненых сказал:

— Опять где-то бомбят. Вот, сволочи, сыплют. Хоть бы наши им давали сдачи почаще да побольше.

— Даем сколько можем, — ответил Матвей, — да не всегда получается как надо и где надо.

Настроение у Осипова улучшалось, как у всякого путника, который после долгих дорожных мытарств предчувствует конец пути. Навстречу поднималось солнце, и Матвей, закрыв глаза, подставил ему лицо. Сквозь шум работающего мотора и погромыхивание кузова он услышал гул немецких самолетов. Еще не увидев их, Матвей определил, что самолетов много. Машина остановилась.

«Юнкерсы» летели метрах в пятистах от земли, а над ними ходили парами «мессершмитты». Воздух наполнился низким прерывистым звуком их моторов. Потом к чужому гулу примешался высокий и звонкий рев моторов И-16. Четыре «ишака»[7], лобастые, коротенькие, прижимаясь к земле, шли наперерез «юнкерсам». Вот они догнали строй немцев и враз пошли вверх, показав свои зеленые спинки, коротенькие закругленные крылья и скошенные под лепесток ромашки хвосты.