Пойми, не дают имена тем, кого потом нужно сломать как ненужную вещь. Сломать того, с кем ты бился за свободу от хаоса! И это придумал не я. Так было заведено. Заведено...

Меч успокоился, и Олег больше не смотрел на него. Он всматривался в свое собственное отражение. Свое и в то же время чужое.

Он думал о многом и ни о чем. О том, что народ, созданный Творцом, чтобы быть великим, превратился в толпе людей в кучку изгоев. Они хотели быть великими, но все их потуги в современном мире Земли сводятся к тому, чтобы быть не как все. Подобно молодежи, которой свойственно пестро одеваться и шокировать толпу, они надевали на свои лица пестрые маски превосходства и ханжества. Ты друг, если ты свой. Ты друг, если не человек. А кто твой друг? Ты сам-то себе друг или нет?

Величие противно природе. Она создает всех равными. Кто возвеличивается, тот рано или поздно становится ниже самых малых. И те из бессмертных, что останутся еще на Земле хотя бы на жизнь, превратятся в ханжей, считающих себя господами над людьми. А это противно, очень противно. Тем более Олег осознавал, что иногда сам превращался в ханжу, считающего окружающий мир серой тенью, а себя и себе подобных яркими пятнами на ней. Яркими лишь по праву рождения, но не заслужившими это право.

За окном забарабанил дождь. Стало как-то спокойно и приятно. Олег снова вгляделся в Зеркало и увидел свои тотемы. Эта была первая религия людей. Религия, которой научили людей бессмертные. Отождествлять себя со зверем. Пусть это самый кровожадный и злобный хищник, но он не убивает просто так, и потому он всегда чище человека. Так появились кланы медведей, волков, соколов. И даже современные фамилии спустя века напоминают о древней вере отождествления себя с природой. В Зеркале Олег видел полярного белого волка. А на спине у него сидела скопа. Маленькая хищная птичка. Два тотема. Чтобы бежать по темному лесу, не разбирая дороги и одновременно парить над ним.

Олег огляделся по сторонам. В комнате царил полумрак. Помещение освещал один торшер. Тени плясали повсюду, тени истинного зрения. Они танцевали в причудливом танце. Это были тени тех, кто был всегда одним. И во всей этой кутерьме вырисовывалась одна большая тень. Волк и птица на нем с распростертыми крыльями. Значит, так надо. Это Путь, и ничего тут не изменишь. Птица и волк. Чтобы бежать и чтобы лететь. От кого и куда? Этого Олег не знал. Он расстелил постель и лег спать. Завтра будет решающий день. А пока спать. Только спать.

Но сразу заснуть не удалось. Зеркало засветилось привычным фиолетовым цветом истинного зрения. Его кто-то звал. Звал сквозь миры. Сквозь барабанящий по крышам дождь. Его звали, и теперь он знал — кто.

Фэ-а-та, Танцующая На Гребне Волны. Он ждал ее. Он ждал ее веками. Веками в облике человека. Кто это поймет? Кто?!! Кто скажет тебе: ты выдержал. Никто, кроме Бога. Это так страшно — обречь себя на жизнь человека. Но Олег думал о другом. О том, кто был в Зеркале. Изображения не видно. Только что-то напевал голос на языке Первых. Знакомый? Как он может быть знакомый через такое количество времени. Оказывается, может быть.

— Я ушла за тобой и не нашла.

— Куда?

— К людям. Ты же хотел быть с людьми. Я ушла за тобой. Но здесь другой мир.

— Вторичный?

— Да. Я уже умирала сотни раз. Поздравляю тебя с Битвой. С победой.

— Спасибо. Ты ушла из-за меня? Чтобы быть со мной?

— Нет, некоторые потом ушли, как ты. Ушли не за тобой, лишь по примеру.

— Скажи, ты помнишь меня?

— Да.

— Я тебя по-прежнему люблю.

— Ты лжешь. Ты любишь лишь мой образ.

— Пусть так. Пусть образ. Мне надо же кого-то или что-то любить.

— А как же Хозяин?

— Я ему только служу. Хозяина не обязательно любить. Почему ты связалась со мной?

— Не знаю. Я хотела сказать... Зеркало затуманилось.

— Сказать — ЧТО?

— Ты нужен мне, и я...

Зеркало стало совсем обычным. Откуда был сигнал, установить невозможно. Шай-Ама упал на диван и раскинул руки. Ему было хорошо. Хорошо, даже если его позвали просто так. Хотя теперь он найдет ее, в каком бы захолустном мире она ни была. Найдет! Если захочет...

А завтра намечается событие, по важности равное Битве. Пора. Олег набрал номер телефона Игоря. После долгих гудков заспанный голос ответил.

— Не забыл о вчерашнем? Метро «Бауманская», центр зала, десять часов утра.

— Не забыл, не забыл. Дай поспать, в конце-то концов.

— Спи.

Олег покурил и лег в постель. Сон не шел. На стене в истинном зрении маячили тени птицы и волка. Под странный шепот, раздававшийся из разных углов, он уснул, чтобы следующий день встретил его совсем другим.

Госпожу Элеонору разбудил слуга. Она задремала в своем кресле за шитьем у самого окна. Было хмурое утро поздней осени.

— Госпожа, там ваш вассал. Просит аудиенции.

— Я никого не ждала, — удивилась Элеонора фон

Одэнауэр.

— Зигмунд фон Рейнбах вернулся из Святой земли. Он даже еще не был в своем замке.

— А мой муж?

— Он один, госпожа.

— Позовите сыновей и дочь. Видимо, он привез важные вести.

Сердце Элеоноры болезненно сжалось. Гадкое предчувствие засело в нем. И этот сон, что видела она тогда. Зигмунд, их вассал, склонившийся над распростертым на земле Генрихом.

Он даже не пожелал умыться с дороги. Так и вошел в большой зал, пропахший дорогой и весь запыленный. В кольчуге и котте крестоносца. В руках у него было нечто длинное, завернутое в белую ткань.

— Госпожа. — Он преклонил колено.

Элеонора сидела в кресле в центре зала. Вокруг нее стояли трое сыновей и дочь. Помимо них в комнате было полно прислуги и.домочадцев.

— Госпожа, я рад видеть в добром здравии вашу семью. Но сердце мое омрачает весть, которую я обязан сообщить вам. Ваш муж, граф Генрих фон Одэнауэр, погиб, защищая мирных жителей, когда войско неверных штурмовало Иерусалим. Его тело покоится в Святой земле. Я был последним, кто видел его живым.

Элеонора внешне оставалась спокойной. Хотя Зигмунд видел, как напряглись черты ее лица. Остальные тоже встретили весть молчанием.

— Густав фон Одэнауэр, старший сын и наследник рода Одэнауэров, подойдите ко мне, — попросил Зигмунд.

Он развернул полотняный сверток. В нем оказался меч Генриха.

— Примите этот меч, а вместе с ним отцовское благословение. Это была последняя воля умершего.

Шестнадцатилетний Густав опустился на колено, принял из рук крестоносца меч, выдвинул его наполовину из ножен и поцеловал.

— Я принимаю его, — с серьезным видом сказал наследник Одэнауэров.