В другой раз велел отец дров с деляны привезти. Дело-то летом как раз было. Прошка недолго думая вытащил сани из конюшни, запряг мерина и поехал по деревне. Народ пальцами тычет, хохочет, за животики держится, а Прошка хоть бы хны, правит себе. Возвернули его таки обратно, перепрягли лошадь, поехал. Вернулся затемно уже. Дрова скидал, сам спать улегся. Утром батя при свете на дровишки глянул, а оне все трухлявые, гнилые как есть.

Он на Прошку:

– Где, дурья башка, набрал таких? Как их в печь класть, от них ни огня ни жару!

– Так они легонькие такие, класть легко, лошади не тяжело. Вот и привез…

Отдали его в подпаски коров пасти, а он на ходу спит, нога за ногу заплетается, ходит мается; в небо уставится, рот разинет и стоит столбом, пока пастух его кнутом ни огреет, ни перепояшет. А коровы тем временем на посевы ушли, потраву навели. Выгнали и с пастухов.

Подрядились они с отцом новую баню соседям срубить, справить. Лес привезли, ошкурили, мерку сняли. Начали рубить. Батя чертой отчеркнет, канавку обозначит и себе и сыну. Руби по черте, иди вдоль бревна и вся беда.

Отец свое прошел, на Прошку глянул: тот рубит, старается, топором машет, только щепки во все стороны летят, как пули вражеские свистят. Подошел батя ближе и за голову схватился, чуть речи не лишился. Прошка канавку едва не в половину бревна выбрал, еще немного и совсем перерубит. Загубил бревно. А с дурня какой спрос?

Думал отец, думал, куда бы непутевого сынка определить, пристроить, чтоб при деле был и убытку никакого не нанес, беды не натворил. Пошел к деду Андрею, трех войн солдату, что на деревне заместо старосты был, все дела вершил.

Тот выслушал его, седой ус потрогал, потеребил и говорит:

– Делать неча, а путь твоему сынку один – в свинопасы. Ране свиней всё пацаны пасли, приглядывали, да их можно и на другие дела определить, приставить, поди, управятся. А Прошка пущай свиней попасет, коль на то твоя отцовская воля будет.

Ну, отец-то и согласился, куды ж деваться, коль сынку боле нечем заниматься. На том и порешили, постановили. Свиней ведь тоже без пригляда не оставишь, не бросишь. Это такая скотина, что дай ей волю, она и дом подроет, столбы вывернет. А огороды? Свинье только рыло просунуть и вся пролезет, на огороде живого места не оставит, все потравит, посевы загубит, полопает. Да… лихостей от них столько, что и не опишешь, не обговоришь. Вот и пасли тупорылых мальцы-пацаны за околицей, на старом выпасе, в деревню не допускали, а к вечеру хозяева их по дворам разбирали.

Стал, значит, Прошка свинопасом, за хавроньями приглядывать, присматривать, с хворостинкой ходит, от деревни их заворачивает. Те по выпасу бродят, чухают, землю роют, в грязи катаются, жирок нагуливают хозяевам на радость, себе в удовольствие.

Вроде все чин чинарем, как надо, для всех услада. Только и тут промашка вышла, Прошкина дурость наружу вылезла. А все от чего? Да от глупости его, да языка длинного, башки пустой.

Вот скажи мне, что есть околица при любой деревне? Да это как у избы крыльцо! Всяк прохожий, проезжий по ней о деревне и судит, рядит.

Мужик на лошади мимо едет, Прошку увидит, остановится, поздоровкается, самокрутку свернет, передохнет малость. И само собой к Прошке нашему с вопросом: кто помер, кто родился-крестился, кого в армию забрали, на чужую сторону услали?

А тот что? У него что на уме, то и на языке. Все выложит, расскажет, полный короб наворотит, и не унесешь. Мол, вчера Иван был пьян, а Касьян самогонку сидел, едва избу не сжег, баню спалил, глаза залил. И пошло-забрякало ботало на всякого.

Мужик приезжий новостей Прошкиных наслушается, в затылке почешет, дальше поедет, другим расскажет, от себя малость добавит, по-своему все исправит. И такая слава про нашу деревню пошла, что ни чести, ни доброго слова никто не скажет. Хоть поп-то и Савва, да нехороша слава. И всё Прошка-свинопас тому виной с дурьей башкой. Он при околице заместо численника стал – каждый встречный-поперечный не успеет рта открыть, вопроса задать, а тот уже и честит, обо всем доложит, сообщит и просить не надо.

Думаешь, старики ране по завалинкам сидели, на народ смотрели запросто так? Э-э-э… не зря. Я те точно скажу. Понятно, что старому человеку кости на солнышке погреть, на мир поглядеть только польза. Но у них еще акромя этого и другое дело было: нового, пришлого человека встретить, приветить, по делу направить, все указать, чего надо рассказать. А где и промолчать, чтоб сор из избы не выносить, на ветру не сорить, при людях не мусорить. То собаке вольно на свой хвост брехать, а умный человек слово бережет, где попало не обронит, лишку не уронит. Мало ли брехов по свету ходит, людей за нос водит. Но у нас такой народ не в чести, видел не видел, а лучше промолчи.

В ранешное время народ и без газет знал про все, где что творится, деется, да на что надеяться. Где хлеб дешев, а где много голодных ртов.

Так что Прошка-свинопас и на сей раз не на месте оказался, не туды притулился. В пустой бочке и звона больше. Чего с него возьмешь, стребуешь; чем шелудивого брить – не лучше ли опалить.

А наша деревня в ту пору в почете была, справной слыла. Мужики работящие, девки негулящие, бабы каждый год приносят приплод.

На гулянках песни пели, блины ели, вино пили, небо зря не коптили. За нашими девками ажно из самого города женихи наезжали, сватали, да не всех принимали, за стол сажали. А уж городские, оне киселя хлебать лошадь зря не погонят. Знали, за чем ехали, кого сватали.

А уж какая у нас скотина была! Загляденье одно! Коровка идет, два ведра на удой несет. Лошадку любую запряги да овсом корми, так она тебя и в Кострому, и в Москву свезет, глазом не моргнет. А овечек остригут, возами шерсть на ярмарку везут.

А дома?! По два века стояли и не гнили тебе, не червоточинки. Обухом стукнешь – звенит, что медный колокол! Из кондового лесу рублены, в венцы скатаны, схвачены, ничегошеньки ему не придет, не сделается. Любо-дорого поглядеть, порадоваться.

А болота наши моховые-клюквенные самые ягодные были, весь мир кормили. Бочками собирали, на зиму оставляли. Каждая ягода с ноготь размеру будет, сочная, во рту приятная, объеденье. Теперича такой ягоды и не сыщешь, не найдешь, перевелась вся.

Да… Так вот, как стал Прошка у околицы свиней наших пасти, языком чушь молоть, так народ и взбеленился, требуют снять его с должности. Оно парня-то и жалко, да себя все одно жальче, когда про нас по всей округе небылицы плетут, сказки сказывают. Пошли к деду Андрею: мол, назначь на Прошкино место кого другого, но его убери, не можем терпеть более.

Дед Андрей к людям на крылечко вышел, да и говорит спокойненько, с усмешечкой:

– Чего шумим, кричим, глотки дерем? Сошла баба с ума, да и нас свела. Али горит где? Али неприятель на штурм пошел? Баб своих наслушались, как кислой браги накушались. Брюхо сыто, да глаза голодны. Чем вам Прошка не угодил? Может, свиней на гряды пустил?

– Нет, – говорят ему, – свиньи на месте, а сам он хужей свиньи, таку яму под всех нас вырыл, выкопал, что не знаем, как оттудова и выбраться-выскочить. Брешет про всех чего ни попадя, язык без костей, научился хрюкать у своих свиней. Не хотим, чтоб он у околицы сидел, в кулак свистел. И все тут!