Кинулся тут Семка к ней, к себе притянул, целует. А у той губы, как лед, холоднющие, неживые совсем. Отпрянул от девки, испужался, что покойницу ласкает. Поглядел… да нет… живая вроде бы… Ничего не поймет и вовсе.

Он к Фалесу:

– Ты, колбаса вареная, сказывай, где девку взял, как сюды завлек, затащил?

Тот ему:

– Где взял, там больше нет, и весь ответ. И так мне с вами хлопот полон рот. Видать, когда мамка тебя рожала, какая-то тварь ее напужала. Чего жмуришься-щуришься? Сам, поди, хотел, чтоб девка в избу твою пришла, рядом легла. А теперь на попятную, играешь возвратную. Только в нашем деле отходу не бывает, кто в энти игры играет.

Растерялся вконец Семен… Не знает, как и быть, поступить ему: то ли Фалеса прогнать, то ли Варьку ласкать. Спрашивает того:

– Так чего делать будем, станем? Ты кашу заварил, ты и расхлебывай. А я тебе не помощник…

– Э-э-э… сколь годков прожил, а ума не нажил. Я гляжу, ты баньку затопил, это правильно. Для начала, как протопится, выстоится, поведем девку париться-жариться. Пусть кровь у нее разогреется, тело раскраснеется, сердце размягчается. Баня парит, баня правит, баня душу веселит!

– Нет! Не пойду с мужиком в баню! – Варька с печки кричит. – Сроду ни перед кем не раздевалась, а теперь и подавно не стану!

– А тебя никто и не спрашивает. Можешь как есть, в рубахе своей идти. Пар, он и через рубаху достанет, свое возьмет, – Фалес ей отвечает.

– Меня мама скоро хватится, шум подымет, народ созовет…»

– Мамка твоя спит и спать будет сколь надо. За энто ты, девка, не переживай, не думай. Ты бы лучше накинула чего на себя да сходила баньку проверила. Чего без дела лежать-маяться. А ты, Семен, иди веничков наломай.

– Так есть у меня веники. Березовые…

– Не… энти не пойдут для нашего дела. Там бузина растет на огороде. Вот с нее веточек и наломай, запарь как следует. И пихтовый один сготовь, с леса принеси. Понял?

Как тут не понять. Кинул Семка одежду какую Варваре, а сам пошел веники готовить. А самого ажно колотит изнутри, как представит, что с любимой девкой в баню пойдет, парить ее будет, мочалкой тереть, по спине, по крутым бедрам гладить, ласкать. Аж темно в глазах сделалось, свет застило.

Наломал веников, запарил, обратно в избу заходит. А там уже Варварушка с тряпкой по горнице порхает, мелькает, грязь заметает, занавески с окон сняла, замочила, самовар пыхтит, угольками сыплет. Загляденье, как девка порядок наводит, по дому ходит.

А Фалес Нудилович на печку залез, насупился, весь скрючился. Не по нутру ему эти дела, хлопоты. Ждет не дождется, когда его работа начнется, для чего прискакал-пожаловал. Семена увидел, спрашивает:

– Как там банька? Все ли приспело, сготовилось? Сделал венички, как условились?

– Сделал, сделал, – Семен отвечает, а самого от дурных дум качает, – можно через часок-то и пойти. Только мне энто дело как-то не с руки. Может, и без баньки обойдемся-сладимся? Какой от нее толк?

– Много ты понимаешь в наших делах! Как сказал, так и будет: по-моему, по-уговоренному. А не то я девку обратно снесу, поминай, как звали, сиди в печали, чтоб черти стращали.

Махнул Семен рукой – будь что будет. Сунуло Еремушку к семи чертям. Тут или сиди, или бегом беги. А ему чего терять? Мокрый дождя, а нагой разбою не боится. Коль девку посватал, чего стыдиться? Не заламывай рябинку не вызревшу, не сватай девку не вызнавши. И весь сказ на том.

Завечерело уже, пока колготились по дому, по хозяйству. Варвара приборку в избе закончила, на лавку села, на Семена глядит, ресницами длиннющими хлопает. Зато Фалес с печки стрелой слетел, к двери кинулся, командует:

– Ну, пошли-поехали с крепкими орехами, обратно с кожурой вернемся. Уж я удоволю вашу волю!

Деваться некуда. Семен с Варварой следом пошли, за руки держась.

– Как венчаться идем… – Варвара говорит.

– Ага, а энтот хмырь заместо попа, – Семен отвечает.

А тот уже в баньку заскочил, тазами гремит, суетится как вошь на гребешке.

Семен с себя только верхнюю одежду скинул и в исподнем остался, и Варвара в своей рубашке в баньку зашла. А Фалес в тазике уже какие-то травки замочил, запарил. Запах крепкий стоит, в нос садит, в голове все мутит.

– Ты, Варвара, на полок залезь-ложись, ничего не боись. Счас тебя лечить, править станем, все исправим. А ты, Семка, мне помогай, парку поддавай, веничком охаживай.

Залезла Варвара на полок, легла, умостилась, а Семен парку поддал, веничек бузиновый взял, хлестанул девку раз, хлестанул два и пошло-поехало…

Тут и Фалес наверх вскарабкался, из тазика девку отваром своим мажет, натирает, под рубаху плескает, по ножкам гладит ладошкой махонькой, щекочет, хихикает.

Вдруг Варвару корежить начало, дугой гнуть, выгибать, потряхивать, колотить.

– Холодно мне! – кричит. – Отпустите! Ой, не могу!

А Фалес в ответ:

– Поддай еще парку! Не слушай ее! Уши заткни, зубы стисни, доверься мне, – а сам на девку верхом залез, за косу ее уцепился, как упырь какой, не дает ей подняться.

И Семену делать нечего, как у того в прислужниках быть: тазик схватил, на каменку плесканул и ну Варвару веником понужать, охаживать без всякой жалости. Она, бедная, кричит, мается, норовит Фалеса с себя сбросить, скинуть, с полка слезть, да не может, уж больно крепко тот держится у нее на загривке.

Вдруг кричать она перестала, зашипела, глаза вытаращила, выпучила, а изо рта у нее… змеиное жало показалось, высунулось, на Семку нацелилось. Он и отпрянул в сторону, веничком прикрылся. Она тогда к Фалесу повернулась, поворотилась и его кусать стала. А тому хоть бы хны, словно и не чует укусов ее. На Семку глянул, кричит:

– Чего испужался, отшатнулся? Ну-ка, парень большой, не будь лапшой, хлещи веником, пока эта гадина из нее наружу не вылезет, жару не вытерпит. Давай помогай, а то одного она меня одолеет!

Некуда Семену деваться. Тут дело такое: кто кого сломит, тот того и топчет. Кинулся к Фалесу на подмогу, сует под жало змеиное веник бузиновый, сам шипит, себя подзадоривает, как Георгий Победоносец с гадиной сражается, из девки нечисть выгоняет.

– Не запарим Варварушку до смерти? Сам едва держусь, с ног валюсь, воздуху мало, – спрашивает.

– Ничто, стерпит, а жить захочет – выживет. Другого ходу-выходу у нее нету. Поддай-кось еще!

Только Семен отвернулся к каменке, как стон по баньке пошел, потолок заходил, двери вышибло, огнем полыхнуло, как молния вдарила, а потом стемнелось и тишина… Запалил он фонарь быстрехонько, кинулся к Вареньке, а ее и нет вовсе на полке. Заместо нее лежит змеюка здоровущая, в кольцо свернувшись, и шипит по-страшному. Схватил Семен, не помня себя, кочергу кованую, тяжелющую и саданул со всей силищи по башке твари-гадине. Да так ударил, что полок проломил, кочерга в пол уперлась. Разможжил змеюке голову, оторвал напрочь и сам без сил упал, поплыло все в глазах, помутилось.