Воздух всколыхнулся и перед ним возник призрак Фиры Фарбер. У нее был слегка осоловелый сытый взгляд, а на губах играл жуткая улыбочка абсолютного довольства.

- Ты получила, что хотела, а теперь тебе пора, - строго сказал Митя и тонкий серебряный нож скользнул из манжета к нему в ладонь.

Но призрак не стал сопротивляться - она только умоляюще сложила ладони и посмотрела на Митю просительно. Он в ответ лишь покачал головой:

- Нет. Навряд хорунжий обрадуется, узнав, что все это время ты за ним наблюдала. Позволь ему жить свою жизнь. А твое время истекло.

Она вздохнула, так что расплывчатый образ колыхнулся, вспыхнул свет и узкий тонкий луч унесся к небесам.

Митя устало выдохнул, вернул нож в перевязь и побрел прочь, к оставленному в соседнем переулке автоматону. И только пo пути вспомнил, что так и не выполнил данного самому себе обещания: объяснить Алешке, что у того никогда не будет шитых альвом сюртуков.

Звучало как-то глупо. Алешка и его отец повинны в смерти множества людей. Разных людей: молодых, старых, ни в чем не повинных, и виновных во всяческих непотребствах. Но имеющих несомненное, Богом и Матерью-Живой данное право - жить. Которое никто не смел у них отнимать, кроме закона людского или... воли князя Мораныча. А осмелившиеся присвоить себе это, не принадлежащее им, право, были разоблачены, осуждены и отправлены на смерть.

Рассуждения о сюртуках были в тот момент несколько неуместны. А чувство уместности и своевременности - следующее за умением правильно одеваться достоинство светского человека. И только потому Митя и промолчал, а вовсе не потому, что - забыл!

- Недоставало еще, чтоб я начал забывать о по-настоящему важных вещах! – Митя с трудом залез в седло паро-коня. К дому решил добираться не торопясь и в объезд - отец жив, точнее, отец не умер, это он чувствовал со всей определенностью, потому и не беспокоился. А попадаться другим участникам нынешней баталии и терпеть их расспросы у него попросту не было сил. Мерно цокая стальными копытами, автоматон выбрался из еврейского района прямиком к кладбищу и вот тут Митя остановился.

За оградой бродили мертвецы. Все могильные камни были сворочены на сторону, оградки разломаны, а могилы зияли разверстыми ямами. Мертвецы кружили по тропкам, то и дело подбираясь к воротам и кладбищенскому забору, тыкались в них, содрогались, как от Перуновых молний и вновь начинали кружить.

Кладбищенская ограда гордо сияла новехонькой кирпичной кладкой. В самом деле сияла - на каждом кирпиче тусклым светом болотных огоньков светился символ полумесяца, именуемого также Мораниным серпом.

- Но ... как же это ... - растерянно глядя на мертвецов, пробормотал Митя, - я же ... я же всего лишь придумал, будто наш кирпич не пропускает мертвецов...

«Я тебе подарок ...» - будто наяву он услышал голос Мораны... мамы ... там, в безвременье, в комнате с окном в сад и ковром с рисунком асфоделей.

- Так вот вы почему на мой зов не явились! - сжимая кулаки, процедил Митя и посмотрел на мертвых так недобро... ну вот настолько недобро, что ковыляющий неподалеку дедок судорожно дернулся и рухнул, не подавая больше признаков не-жизни. Следом, один за другим, начали падать и остальные мертвецы. Пылающие отметины серпов на кирпичах еще разок вспыхнули и погасли. — Вот так-то лучше ... А вам, маменька, надо бы почаще разговаривать с сыном! Тогда ваши подарки не будут столь неуместны и несвоевременны!

Глава 30. Очень важные разговоры. Беседа с отцом

В эти, самые первые после нашествия дни, Мите Меркулову, полных шестнадцати лет, по метрике - сословия дворянского, фактически же - Кровного, рода Мораниного, фамилии князей Меркуловых, Князя Истинного, крови Новой, привелось иметь несколько разговоров, важность и сложность которых, как он сам полагал, вполне равнялась битве с фоморами и закрытию прохода в мир под-морем, из какового те и происходили. Несколько из этих разговоров - по мнению Мити, самые значимые - ему пришлось вести самостоятельно, без всякой поддержки. И хотя был он человеком, безусловно, светским, а важный талант светского человека заключался в умении общаться приятно и для себя полезно, в себе во время этих разговоров Митя вовсе не был уверен. Наверное, потому, что собеседники его светскими людьми не были.

Первый разговор состоялся тем же вечером. До дома он ехал долго - по улицам таскали тела. Убитых евреев - в сторону синагоги, христиан - в собор, что делать с мертвыми фоморами не знал никто, потому их попросту складывали рядами на улицах, пугая выползших из домов обывателей. Отцовские городовые, жандармы и казаки - злые, ободранные, кое как перевязанные тряпками, уже пропитавшимся кровью - вламывались в дома бедноты и заводские бараки, орали, наскоро осматривались в поисках награбленного или следов недавней драки. У кого находили - гнали на тюремный двор, кто оказывался чист - отправляли под начало дворников разгребать мусор, выброшенное на мостовые барахло и мертвецов. Стоял ор и плач, рыдали и орали все - и арестованные, и отправленные на работы. Полицейские с казаками только орали, без рыданий.

Пришлось вмешаться. Митя вовсе не возражал ни против уборки улиц силами местной бедноты, ни против арестов виновных в погроме. Но зачем же только низшими сословиями ограничиваться - он ведь точно видел среди погромщиков пару лавочников. Пришлось быстро взять под свое начало пятерку из случайно подвернувшихся городовых, казаков и даже одного совсем молоденького и растерянного уланского корнета. Корнет попытался было ерепениться и искренне, до потери дара речи, изумился, получив от пожилого казака подзатыльник разом с внушительным увещеванием: «То ж наш полицейский паныч! Он с варягами бился и чудов поганых прогнал, его мы давно знаем, а про тебя, ваше благородие, нам пока ничего не известно». Прошлись по лавчонкам из тех, что соперничали с еврейскими, начали с чайной Сердюкова - жаль его Мите не было совершенно.

Криков о несправедливости и произволе стало больше, Мите тут же предложили взятку. Митя не без удовольствия взял, и не без сожалений определил ее на восстановление мостовых. Оставлять их разбитыми все же не годилось, у него как-никак автоматон. Ответственным за взятки... в смысле, за тут же созданный благотворительный фонд в пользу пострадавших определил среднего Альшванга, который Аарон. Прикомандировал к нему тех самых пожилого казака с молодым корнетом, передал наскоро составленный список замешанных в погроме лавочников, и