мест, нетерпенье криками выдав,

            Каждый добычу свою жадной хватает рукой.

Словно голубки от клюва орла летят врассыпную,

            Словно овечка бежит, хищных завидя волков,

Так под напором мужчин задрожали сабинские девы:

            Схлынул румянец с лица, трепет объемлет тела.

Страх одинаков во всех, но у каждой по-своему виден:

            Эта волосы рвет, эта упала без сил,

Эта в слезах, но молчит, эта мать призывает, но тщетно,

            Эта нема, эта в крик, та цепенеет, та в бег.

Вот их ведут чередой, добычу любовного ложа,

            И от испуга в лице многие даже милей.

Если иная из них отбивалась от властного друга —

            Он на руках ее нес, к жаркому сердцу прижав,

Он говорил: «Не порти очей проливными слезами!

            Чем для отца твоя мать, будешь и ты для меня».

Ромул, ты для бойцов наилучшую добыл награду;

            Дай такую и мне — тотчас пойду воевать!

(Перевод М. Л. Гаспарова)

14b. ОВИДИЙ «Фасты»

I. 27–42, 197–208, 259–276; II. 127–144, 359–452, 475–512; III. 9–78, 97–98, 127–134, 179–234, 429–434; IV. 19–64, 801–858; V. 57–78, 149–152, 451–484; VI. 83–88, 93–96, 791–794, 795–796.

См.: Овидий. Фасты / Пер. с лат. Ф. А. Петровского // Овидий Назон, Публий. Элегии и малые поэмы / Сост. и предисл. М. Гаспарова; коммент. и ред. пер. М. Гаспарова и С. Ошерова. М., 1973. С. 235–372.

14c. ОВИДИЙ «Метаморфозы»

XIV. 772–851.

Воин Амулий потом авсонийскою правил страною,

Прав не имея на то, и Нумитору-старцу вернули

Внуки державу его. Был в праздник Палилий заложен

Град укрепленный. Но с ним старшины сабинов и Таций

Начали брань; и, в крепость открыв им доступ, Тарпейя

Должную казнь приняла, раздавлена грудой оружья.

Курий сабинских сыны меж тем, как стихшие волки,

Голос зажали в устах, и готовы напасть на заснувших

Крепко людей, и стремятся к вратам, которые запер

Наглухо сам Илиад (Ромул. — М. Б.). Одни лишь врата отомкнула

Дочь Сатурна и их повернула бесшумно на петлях.

Только Венера одна услыхала движенье засова.

Створу закрыла б она, да только богам невозможно

Дело богов пресекать. Близ Яна местами владели

Нимфы Авсонии, ток населяя ключа ледяного.

Их попросили помочь. Справедливой богининой просьбе

Нимфы не внять не могли. Потока подземные воды

Вывели тотчас из недр. Но ворота открытые Яна

Были доступны еще, загражден путь не был водою.

Вот под обильный родник подложили они желтоватой

Серы и в жилах пустых дымящий битум запалили.

Силой обоих веществ проникает в глубины истоков

Пар. Дерзавшие в спор вступить с альпийскою стужей,

Самому пламени вы теперь не уступите, воды!

Возле обеих дверей огненосные брызги дымятся.

Вот ворота, что не впрок для суровых доступны сабинов,

Новым ручьем преграждаются. В бой успевают собраться

Воины спавшие; их на сражение Ромул предводит.

Римская вскоре земля телами покрылась сабинов,

Также телами своих; и с кровью свежею зятя

Тестя горячую кровь смешал тут меч нечестивый.

Все же они предпочли брань миром окончить и спора

Лучше мечом не решать, и стал содержавствовать Таций.

После кончины его ты, Ромул, обоим народам

Равно законы давал, и Марс, свой шлем отлагая,

С речью такой обратился к отцу и бессмертных и смертных:

«Время, родитель, пришло, — поскольку на твердой основе

Римское дело стоит, от вождя одного не завися, —

Те обещанья, что мне ты давал и достойному внуку,

Выполнить и, от земли унеся, поместить его в небе!

Ты мне когда-то сказал при соборе Бессмертных, — я это

Помню, в памяти я словеса сохраняю святые! —

Будет один: его вознесешь к лазурям небесным.

Так ты сказал, и твои да исполнятся ныне вещанья!»

И Всемогущий кивнул и черными тучами небо

Скрыл, и от грома его и от молний был ужас во Граде.

Знаменье в этом признав, что дано ему сына похитить,

На колесницу взошел, опершись на копье, и кровавым

Дышлом коней тяготя, погнал их, бичом ударяя,

Неустрашимый Градив и, скоро спустясь по простору,

Остановил и сошел на лесистом холме Палатинском.

Перед народом своим отправлявшего суд государев

Он Илиада унес. В дуновеньях воздушных распалось

Смертное тело его, — так, мощною брошен пращею,

Обыкновенно свинец распадается в небе далёко.

Вид он прекрасный обрел, достойнейший трапез высоких, —

В новом он облике стал трабею носящим Квирином.

Видя, как, мужа лишась, Герсилия плачет, Юнона

Тотчас Ириде своей по дуге семицветной спуститься

К ней, одинокой, велит и такие слова передать ей:

«О латинского ты и сабинского племени слава,

Жен всех лучше жена! Достойная раньше такого

Мужа, супругой теперь достойная зваться Квирина,

Слезы свои осуши! И если хочешь супруга

Видеть, за мною иди, к той роще, одевшей Квиринов

Холм, которою храм царя затеняется римлян!»

Повиновалась и, вниз по радуге снидя на землю,

Эту, как велено, речь Герсилии молвит Ирида.

Та застыдилась; едва подымая глаза, говорит ей:

«Ты, о богиня! Твое неизвестно мне имя, однако

Вижу богиню в тебе! — о, веди, о, веди и супруга

Взору яви моему! Коль судьбы даруют один лишь

Раз мне увидеть его, примирюсь, что взят он на небо!»

Сказано — сделано. Вот взошли с Тавмантестой Девой

Вместе на Ромулов холм. И вдруг перед ними на землю

С неба упала звезда. От света ее загоревшись,

С тою звездою взвились у Герсилии волосы в небо.

В руки, знакомые ей, там принял жену основатель

Римского града, сменил он и тело ее и прозванье:

Горою стал величать, споклоняемой богу Квирину.

XV. 560–564.

…Или как Ромул, — когда увидал он копье, что торчало

На Палатинском холме, покрывшемся сразу листвою;

Что не железным оно острием, а