и он даже мог бы вовсе не родиться, и так далее и тому подобное. Он знает Истину и Реальность, мотивы всей вселенной.

Г. К. Честертон сохранил дух Кьеркегора и наивного христианства в современной мысли, показав в свойственной ему манере, что черты, которыми гордится современный ум, – это как раз и есть отличительные черты сумасшествия. Нет никого более логичного, чем душевно больной, озабоченный мелочами причины и следствия. Сумасшедшие являются величайшими резонерами из всех, кого мы знаем, и эта черта является еще одной причиной их несчастий. Все их жизненные процессы зациклены на разуме. Чего же им не хватает, чем обладают здравомыслящие люди? Способности быть беспечным, не обращать внимания на внешность, расслабиться и смеяться над миром. Они не могут сбросить напряжение, не могут азартно поставить на карту все свое существование, как Паскаль. Они не могут делать то, о чем всегда просит религия: верить в обоснованность их жизни, даже если она кажется абсурдной. Невротик лучше знает: он абсурден, но все остальное не абсурдно; оно «слишком правдиво». Но вера требует, чтобы человек стал нелогичным, поистине фантастическим. Подобное духовное расширение для современного человека является самым трудным, именно потому, что он ограничен в себе и ему не на что опереться. У него нет никакой коллективной драмы, которая заставляет фантазию казаться реальной, потому что она прожита и разделена с остальными.

Позвольте мне спешно заверить читателя, что я не разрабатываю апологию традиционной религии, а лишь описываю обнищание современных невротиков и некоторые тому причины. Я хочу дать некоторую основу для понимания того, насколько Ранк основывается на традициях Паскаля, Кьеркегора и Честертона по проблеме веры, иллюзий или творческой игры. Как мы узнали из работ Хейзинги и более поздних авторов, таких как Йозеф Пипер и Харви Кокс, единственная надежная истина, которой обладают люди, – это та, что они сами создают и драматизируют; жить – значит играть в смысл жизни. Окончательный результат всей этой мыслительной традиции состоит в том, что она учит нас раз и навсегда: детская глупость – это призвание зрелых людей. Именно такое ле- карство Ранк прописал от невроза: «потребность в законной глупости»4647. Проблема объединения религии, психиатрии и социальных наук содержится в одной этой формуле.

Ранее мы говорили, что вопрос человеческой жизни звучит так: на каком уровне иллюзии человек живет? Для науки о психическом здоровье этот вопрос порождает следующий и абсолютно новый, а именно: какова «лучшая» иллюзия для жизни? Или какая самая законная глупость? Если вы собираетесь говорить о иллюзии, улучшающей жизнь, тогда вы действительно можете попытаться ответить на вопрос, какая из них «лучше». Вы должны будете определить «лучшее» в терминах, которые имеют непосредственное значение для человека и связаны с его основным состоянием и его потребностями. Я думаю, что на этот вопрос можно ответить с точки зрения того, сколько свободы, достоинства и надежды дает иллюзия. Эти три вещи поглощают проблему естественного невроза и превращают ее в творческую жизнь.

Мы должны искать решение проблемы свободы там, где ее меньше всего: в переносе, роковом и сокрушительном рабстве людей. Перенос фетишизирует тайну, страх и власть; заставляет внутреннее «я» контролировать. Религия отвечает на проблему переноса, распространяя страх и ужас в космос, которому они и принадлежат. Она также убирает проблему самооправдания из ближней перспективы. Нам больше не нужно доставлять удовольствие тем, кто нас окружает; мы должны делать это по отношению самому источнику творения – силам, которые создали нас, а не тем, в чью жизнь мы случайно попали. Наша жизнь перестает быть рефлексивным диалогом по стандартам наших жен, мужей, друзей и лидеров. Вместо этого она измеряется стандартами высочайшего героизма, идеалами, действительно пригодными для того, чтобы вести нас за собой вперед. Таким образом, мы наполняем себя независимыми ценностями, можем принимать свободные решения и, самое главное, можем опираться на силы, которые действительно поддерживают нас, а не противостоят нам48. Личность действительно может начать проявляться в религии, потому что Бог как абстракция не противостоит индивиду, как это другие люди. Вместо этого он наделяет индивида всеми полномочиями, необходимыми для самостоятельного самооправдания. Что может быть лучше, чем уверенно полагаться на Бога, на источник творения, самую страшную силу из всех? Если Бог скрыт и нематериален, тем лучше: это позволяет человеку расширяться и развиваться самому.

Таким образом, проблема переноса, как и все человеческое, отчасти является проблемой ценностей, вопросом идеалов. Фрейд пытался сохранить подход к этой проблеме полностью научным, показывая, насколько преувеличенными и ложными были представлениями о реальности переноса, что в значительной степени, конечно, верно. Но какова норма «истинного» восприятия? Здесь Фрейд сам осторожен. Что может быть более нереальным, чем восприятие нормального влюбленного человека, который восхищается и расширяет собственное бытие через свои преувеличения?49 Ван дер Леув[105], великий религиозный психолог, смотрел на проблему представлений о переносе более широко, чем Фрейд. Он цитирует древнеегипетский текст, в котором некий Пахери говорит о своей внутренней совести как о голосе Бога, обитающем в человеке; и тогда Ван дер Леув говорит:

Теперь можно, конечно, зная о работах Ницше и Фрейда, говорить о «странности» голоса, который предупреждает нас избегать инфантилизма, – не голос Бога в сердце человека, но голос некоторых людей в человеке [говорит Ницше].

Но Ван дер Леув делает неожиданный вывод: «Мы можем, однако, предпочесть египетское описание; в этом отношении феноменология не может дать никакого решения». Другими словами, мы можем предпочесть его из-за большей экспансии бытия, которую оно представляет, поскольку оно более изобретательно связывает человека с высшими таинственными силами. Сознание Бога – это не только регрессивный перенос, но и творческая возможность. Но в отличие от Ван дер Леува мы утверждаем, что в этом вопросе психология должна принять решение: можно говорить о менее ограничевающих формах переноса.

Лучше всего, конечно, религия решает проблему смерти, которую никто из живых людей не может решить, как бы они нас ни поддерживали. Религия, следовательно, дает возможность героической победы и решает проблему человеческого достоинства на самом высоком уровне. Здесь встречаются оба онтологических мотива состояния человека: необходимость полностью отдать себя остальной природе, стать ее частью, полагая все свое существование неким высшим смыслом; и необходимость расширения себя как индивидуальной героической личности. И наконец, религия сама по себе дает надежду, потому что сохраняет открытым измерение неизвестного и непостижимого, фантастическую тайну творения, к которой человеческий разум не может даже приблизиться. Религия допускает, что есть многомерные сферы существования, небеса и всевозможные воплощения, насмехающиеся над земной логикой – тем самым она освобождает от абсурда земной жизни,