— Я не понимаю, о чем вы говорите, мадонна. — Взгляд его серых глаз, по-прежнему дружелюбный, был непроницаем, словно камень. — Насколько мне известно, мы не встречались до сегодняшнего дня.

Я в смущении открыла рот и снова закрыла, но тут наконец в уголках его губ заиграла улыбка, а глаза весело заблестели. Я поняла, что нет нужды вспоминать о тайном кабинете и изобличающих документах, связывающих нас, никто ничего не заподозрит, если мы случайно познакомимся под крышей графа Джироламо и станем друзьями.

— Конечно, — сказала я и поклонилась, не вставая с места. — Я Дея, старшая камеристка ее светлости.

Он составил с подноса на стол все угощения, развернулся, поклонился мне и представился:

— Лука, писец его светлости.

— Приятно познакомиться, сер Лука.

— И мне, мадонна Дея.

— Прошу вас, просто Дея. — Я похлопала по креслу рядом с собой, и он сел.

— Только если вы будете звать меня просто Лука.

— Лука, — произнесла я, наслаждаясь звучанием этого имени, но в следующий миг меня пронзила тревожная мысль. — Лука, а у вас есть жена и дети?

— Нет, — ответил он смущенно. — Граф поручает мне слишком много работы. Полагаю, наша полная энергии юная госпожа и вас не оставляет без дела.

Я улыбнулась, радуясь этой игре и ощущая признательность за то, что он не стал задавать мне вопросов о муже.

— Это еще слабо сказано. Вы родом из Рима?

— Вот этого я не знаю, — ответил он. — Я сирота.

— Какое совпадение! Я тоже.

Мы засмеялись, глядя друг другу в глаза, понимая, что у нас есть общая тайна, о которой никто и никогда не догадается. За едой мы вели дружеский, хотя и ничего не значащий разговор. Мне очень хотелось побеседовать с ним откровенно, расспросить о дружбе с Маттео, но рядом с нами уселся библиотекарь Джироламо.

После ужина я решила, что для танцев все-таки слишком жарко и душно. Мы захватили вино и вышли на пустынный балкон, освещенный одиноким факелом, чтобы насладиться видом темных садов позади палаццо. Я положила руку на каменное ограждение, вглядываясь в темноту и смущенно размышляя, о чем говорить дальше, но молчание нарушил Лука.

— Я впервые увидел Маттео шесть лет назад, когда избирали Сикста, — начал он негромко, глядя в темноту, как и я. — Я начал работать на его святейшество, когда тот был еще кардиналом. Позже, когда он стал Папой и привез в Рим своего племянника, меня перевели на службу к Джироламо. Но прежде чем я приехал в Рим, состоялось невероятное пиршество по случаю избрания Сикста. Правители всего мира — в том числе отец графини, герцог Миланский, и Лоренцо де Медичи — собрались, чтобы выразить свое почтение новому Папе. Прислугу кормили отдельно от господ, и я не раз оказывался за столом рядом с Маттео. Разумеется, ни один из нас не осмеливался разговаривать с Лоренцо или о нем, но я заметил, как Маттео переглядывается с Медичи, и понял, что они давно знакомы. Поэтому я решил подружиться с ним. — Лука искоса поглядел на меня, чтобы увидеть мою реакцию, и еще больше понизил голос. — Мы никогда не упоминали о тех тайнах, которые доверили нам наши господа, зато говорили о том, каково расти сиротой и встретить щедрого благодетеля, о домах, какие знали, о друзьях. Маттео много рассказывал мне о своей сестре, а вовсе не о жене.

Я поставила бокал с вином на перила и, несмотря на жару, потерла плечи как будто от озноба.

Лука тоже опустил бокал — весьма ненадежно, решила я, но умолчала об этом, желая услышать продолжение рассказа.

— Маттео говорил о ее замечательной доброте, разуме и красоте… и шепотом рассказывал о сверхъестественной способности истолковывать знамения. Разумеется, брату можно простить неумеренное восхищение сестрой. Так думал я, уверенный, что он преувеличивает ее достоинства. Но, мадонна!.. — Он повернулся ко мне лицом. — Теперь, когда счастливая судьба позволила мне увидеть вас во плоти, я должен сказать, что он говорил чистую правду.

Я отвела взгляд от темного сада и с удивлением посмотрела на писца. Его лицо в мерцающем свете факела дышало искренностью. Я решила, что передо мной стоит человек, такой же добрый, преданный и смелый, как Маттео. Мой брат ни за что не открыл бы писцу такую тайну, если бы не доверял ему в полной мере. Раньше я этого не понимала, потому что Лука на удивление хорошо скрывал свои чувства, не позволяя им отражаться на лице.

Теперь он не таил их. Поглядев ему в глаза, я увидела там нежность и пламенеющую страсть, отчего у меня перехватило дыхание. Когда я снова задышала, мир превратился из юдоли горя и зла в место, освещенное надеждой и милосердием.

Я могла бы оставаться на балконе всю ночь, беседуя с Лукой. Я рассказала ему, как была поражена, узнав о своем кровном родстве с Маттео, о том, какое горе причинила мне его смерть, о надежде в один прекрасный день расшифровать дневник, который храню при себе. Я упомянула о своем желании переехать во Флоренцию и о разочаровании, вызванном приказом отправляться с Катериной в Рим. О знакомстве с семейством Медичи я говорила мало, потому что мне все-таки не удалось увидеть ангела и я считала себя обманщицей. Мне не хотелось, чтобы об этом узнал Лука. Ведь тогда он понял бы, что сестра Маттео вовсе не настолько совершенна, как он предполагал.

Высказав все, что было у него на сердце, Лука слегка развеселился и, говоря о чем-то, взмахнул рукой. При этом он задел латунный кубок, который и без того ненадежно стоял на каменном ограждении, и тот улетел во двор под балконом, предварительно обрызгав нас вином. Моя шея и декольте оказались мокрыми, я смеялась, утираясь полотенцем, поданным Лукой, поскольку платка здесь явно было недостаточно — вино тут же затекло под корсаж.

Мы распрощались, я — совершенно очарованная и хохочущая, а Лука — заметно смущенный. С другой стороны, я все равно не могла сидеть с ним всю ночь. На моем попечении была Катерина, а я провела в пиршественном зале добрых два часа вместо пятнадцати минут, на которые рассчитывала.

К моей радости, графиня крепко спала и даже не пошевелилась, когда я разделась и легла рядом с ней на кровать. Несколько часов я не могла заснуть от счастья, снова и снова вспоминая слова Луки о том, что мой брат нисколько не преувеличивал мои добродетели.

Однако утро принесло новые тревоги. Я проснулась оттого, что Катерину тошнило. Она стояла рядом с кроватью в ночной рубахе. Пока я вскакивала с постели и подбегала к ней, Катерина схватилась за толстый столбик кровати, медленно осела на пол и закрыла глаза. Ее лицо покрывала пугающая бледность.

— Дай мне спокойно умереть, — пробормотала она сердито, когда я склонилась над ней, засыпая вопросами. — Уйди, и все…

Я ушла, но вернулась с полотенцами и тазом, подтерла пол и положила ей на побелевший лоб влажное полотенце, после чего Катерина медленно открыла глаза.

— Хлеб, — произнесла она с твердой уверенностью. — Принеси мне простого хлеба и соль. Меня так мутит, что я готова умереть, но знаю, что если немного поесть, мне станет лучше.