— Вы здесь сегодня по делам службы? — поменял я тему разговора, чтобы не вдаваться в рецкие реалии, о которых не так уж много чего знал.

Генерал все понял и легко подхватил мою игру.

— Запомните, дорогой барон, — ответил он мне несколько наставительным тоном, однако не пряча доброй улыбки, — что чем выше вы будете подниматься по карьерной лестнице, тем все больше ваша служба будет напоминать канцелярскую. И с этим ничего не поделать. Сбивание двух бригад в одну дивизию не такой уж простой труд, хотя и похожий на сколачивание бригады из двух полков. Однако инстанции выше. Бумаг больше… Иной раз доходишь до такой злости, что хочется все эти бумаги взять и кинуть в камин. Но нельзя…

— А хочется выхватить саблю наголо и рубить врагов в щепки, — вернул я ему улыбку.

— И не говорите, мой дорогой друг, вы же такой же, как и я, — находите упоение в бою. Вас никто не заставлял летать на дирижабле в этот дикий холод и сбивать царские дирижабли. Жажда боя утолима только боем, а меня заставляют патрулировать берег реки. По пятьдесят километров на полк. По двадцать пять километров на эскадрон, если учитывать смену подразделений. Скукотища. Даже когда мои кирасиры поймали царских пластунов, то я в это время сидел у печки на первом разъезде за полста верст. Разве ж это война! Я становлюсь бухгалтером, а не кавалеристом.

— А почему бы вам не сходить в глубокий рейд на ту сторону реки?

— Кто отпустит генерала в рейд с эскадроном? — удивился Бьеркфорт.

— Я не такой рейд имел в виду. Не разведывательный, а стратегический — всей дивизией, чтобы погромить вражеские тылы основательно, большим кулаком, и тем сорвать готовящееся наступление царцев.

«А что? Если у Доватора суровой зимой 1941/42 года такое успешно получилось, почему у Бьеркфорта не получится? — подумал я. — Авиация тут пока еще в зародыше. Да армия царцев послабее будет Вермахта».

— Без пулеметов делать в таком рейде нечего, а они сильно затормозят передвижение. Снег глубокий, а пулеметы на колесах. Вы же видели эти механические бандуры и их большие узкие колеса. Вот если бы иметь в достаточном количестве ручные «Гочкизы»… — Генерал мечтательно закатил глаза под брови.

— Можно снять колеса и поставить гатлинги на сани… — закинул я пробный шар на тему эрзац-тачанки. Что поделать, у меня сегодня не голова, а Дом Советов. Наверное, потому что меня обрекли на полугодовое боевое безделье. Похоже, я сам подсел на адреналин…

— Интересная мысль… — генерал поднял правую бровь, — за это стоит выпить.

Мы покончили с едой, и как по заказу халдей принес мне лафитник коньяка, порезанный лимон и дымящуюся чашку кофе.

Я не стал гонять официанта за второй коньячной рюмкой, просто разлил лафитник по стаканам для воды.

— Минимум обоза, ваше превосходительство, и максимум взрывчатки. Полевые кухни поставить на сани, и пищу готовить в движении. Такая война должна кормить сама себя, учитывая, сколько всего царцы заготовили для наступления. А что не пригодится вам самим, безжалостно предать огню. И за вами не должно ничего оставаться из их инфраструктуры целым: мосты, акведуки, стрелки, переезды, телеги, паровозы и подвижной состав — все уничтожать. Интендантов к стенке, они этого и от своих заслужили. Тактика выжженной земли. Галантные войны кончились, ваше превосходительство. У меня тост: за то, чтобы ваши конники на том берегу реки, что не смогут съесть, все понадкусали.

У генерала загорелись глаза. На щеках выступил легкий нервический румянец. Ноздри затрепетали.

— Охотно за это выпью, дорогой барон. Сегодня же спланирую такой рейд и завтра пойду пробивать его в штабе, пока Аршфорт не уехал.

— Привлеките к разработке принца, — посоветовал я. — Так вам удастся получить столь вами вожделенные ручные пулеметы, даже траншейные пушки. И возможно, «воздушную халву», которую готовят для воздухоплавателей. Весит она немного, места занимает мало, а питательна и сытна. Генерала Моласа привлеките с самого начала — он даст наводки на самые вкусные места. Его зафронтовая разведка хлеб не зря ест. Я в этом уже убедился.

— Человек, — щелкнул пальцами начальник кавалерийской дивизии. — Еще коньяка. Самого лучшего! Барон, вы гений. Вы подарили мне вторую молодость.

Когда я, сидя в кабинете заводоуправления, писал последние списки на отправку, что в какой вагон грузить и кого куда размещать, возле меня скромно топтался Гоч. Уже пару минут. Такое поведение не было свойственно моему порывистому партнеру, и я сам прервал свое занятие.

— Мой друг, что с тобой случилось? Я тебя не узнаю, — покачал я головой.

Гоч еще несколько секунд помялся и наконец родил.

— Савва, я могу взять свою горничную с собой во Втуц? А то… — промямлил конструктор с некоторым плохо скрываемым смущением.

— Конечно, можешь, Имрич. — улыбнулся я. — Ехать нам долго, так что действительно надобно, чтобы рядом с тобой был человек, который бы тебя обслуживал. У тебя же денщиков нет. Кстати, а почему? Ты же теперь такой же офицер, как и я.

— Понятия не имею… — пожал плечами Гоч, притопывая, но уже весело. Глаза его загорелись, и довольный оружейник, оборвав наш диалог на полуслове, чуть ли не вприпрыжку убежал собирать вещи.

Точно он со своей ночной горничной спит, только скрывает это от всех. И чего стесняется? Женщина она красивая. Или боится, что завидовать будут?

Эту ночь я спал в своем салон-вагоне. Его окончательно отремонтировали будвицкие мастера декора, так что даже не стыдно было показать другим. По крайней мере, он уже не напоминал обшарпанное с разномастной мебелью помещение комиссара ЧК, как специально декорированное для съемок фильма о Гражданской войне в России.

Сам салон стал меньше, передвинули купе стюарда с кухней, а на его месте устроили латунный санузел с душем, благо и титан угольный совсем рядом через узкий коридор. Потолок занизили, врезав под крышу увеличенный бак для воды. Окно забрали матовым стеклом, изнутри закрытым латунной же сеткой — чтобы, если разобьют, то голого меня осколками не поранило.

Оба «господских» купе стали двухместными, как в советских спальных вагонах.

Дальний холодный туалет также стал сиять надраенной латунью. А часть примыкающего к нему тамбура обратили в багажную кладовую, так что выход там теперь только на непарадную сторону.

В салоне появилась красивая мебель тропического красного дерева из довоенных еще запасов краснодеревщиков. Письменный стол с телефоном (связь с машинистом) и дорогим чернильным прибором. Длинный стол для совещаний (он же обеденный). И шикарный диван с высокой спинкой у стены напротив. Только что семи слоников не хватало на полочке перед зеркальцем.

Вдоль непроходных окон — узкие комоды для посуды, скатертей и прочих мелочей. На комоде в простенке — медный самовар на медном же подносе со стационарным выводом трубы через стену. Две приятные для глаза люстры с масляными лампами. Шелковые шторы на окнах. Чистота, как на военном корабле. Вся медяха золотом сияет. Не зря я пригрел в стюардах раненого и комиссованного подчистую матроса из отряда Плотто. Хромота бывшему воздухоплавателю сильно не мешает в вагоне. И с матросской формой он расставаться не торопится. Как и с пистолетом Гоча.