Это не дом – лабиринт какой-то.

– Марина, сейчас приедет один человек… не один даже, и мы тебя отсюда заберем! – крикнул Семен, хотя сомневался, что будет услышан.

Похоже, девушка была в состоянии шока.

– Я ее не обижал, – уточнил Антошка. – Поверь, мне незачем обижать ее.

– Заткнись.

Хмыкнул.

– Раз-два-три-четыре-пять, выходи со мной играть… Марина, ты поспеши: спасатели вот-вот явятся, а ты непричесанная.

Замолкать он не собирался. Ладно, хочет говорить, так пусть хоть о полезном треплется.

– Рассказывай, – велел Семен, пытаясь не выпустить из виду дверь, за которой исчезла девушка.

– О чем?

– Обо всем. Хотя бы о том, как дошел до жизни такой. Это ведь ты их убил?

– Кого «их»?

– Олега. Вареньку.

– Жалеешь? Жалостливые смешны. Но вообще чего конкретно ты хочешь услышать? Или надеешься, что плакаться буду? – он медленно повернулся, не опуская рук, и теперь стоял спиной к стене, глядя весело, с вызовом. Он не собирался умирать. – Слабаки плачутся. А я сильный. Знаешь, в чем их ошибка? Ваша ошибка?

– Стой!

– Стою. Я стою. И ты стоишь. Мы вместе. Дуэль, да? Пушкин и Дантес… ты кем будешь? Пушкин хороший, а Дантес выжил. И я выживу. Не веришь? Никто не верил, что у Антошки в голове не пусто.

– Дернешься – выстрелю, – предупредил Семен.

– Не-а. Если бы хотел и мог, ты бы уже выстрелил. Ты же хочешь избавить мир от такого ублюдка, как я. Хочешь, вижу. Да смелости не хватает.

– Руки за голову.

– Иначе что?

Ничего. Проклятье, надо стрелять. В ногу. Или в руку. Просто продемонстрировать решительность. А как демонстрировать, если решительности нету? Пусто-пусто внутри. А пистолет тяжелый.

– Видишь, тебя и на это не хватает. Их всех тоже не хватало. Разве что Варька. Хитрая и живучая. Почти как я. Только вот… не судьба. А против судьбы идти не надо. Ты садись, в ногах правды нет. И я сяду.

– Стой!

– Что ты заладил? Стой-стой. Сам стой, если тебе охота.

Антошка медленно опустился на пол, скрестил ноги и руки положил на колени. И ладно. И пускай. Так даже лучше. Вскочить быстро не сумеет, а значит, у Семена есть шанс.

– Так рассказывать? Или помолчим, подумаем о высоком. Кстати, менты ведь скоро подъедут, да? Ты ведь сказал им про меня и про Мариночку? Конечно, сказал. Ты не жадный. Ты…

– Чего ты хочешь?

– Не знаю. Никогда не знал. Мне нравилось просто жить.

– С матерью-алкоголичкой?

– Раскопали, да? Небось Олеженька помог. Олеженька любил на жалость давить, а на самом деле… пока они едут, я тебе скажу, как оно на самом деле происходило. Нормально мы жили. Да, пила мать, и папаша не отставал. Дрались они. Так и у всех вокруг то же самое. Пили и дрались. Или просто дрались. Или просто пили. Стандарт бытия.

Шорох.

– Это Марина. Мариночка моя.

И вправду она. Стоит, закутавшись в одеяло. Пистолет держит. Откуда взяла?

– Мариночка, ты же не станешь стрелять? Не надо. – Антошка поднимает руки, чтобы тут же сунуть правую в карман.

– Стой!

– Не кипиши. Мариночка, это для тебя. Монета. Помнишь, я тебе рассказывал? Бонни и Клайд. Вместе навсегда. Все равно заберут, поэтому пусть лучше у тебя будет. Ты же сохранишь ее для меня?

Кивок. Губы кривятся, из глаз градом слезы. А рука, пистолет держащая, опускается.

– Марина, выйди, пожалуйста.

Мотает головой.

– Тогда отдай оружие.

– Отдай, Мариночка, отдай, – повторяет Антошка. – И возьми монету. А хочешь, сыграем? На удачу. Орел или решка? Можешь не говорить, что загадала. Просто подумай и реши. Итак, бросаю…

– Сиди!

Он снова не обратил внимания на крик. Подбросил доллар, поймал и, протянув на раскрытой ладони, сказал:

– Орел. Белохвостый.

Семен готов был заорать. Или на этого придурка, или на эту блаженную, что уставилась на монету. Спокойно. Все будет нормально. Чем больше он говорит, тем лучше. Менты и вправду на подъезде. Должны бы. Только, как ни прислушивайся, а тихо снаружи.

– Марина, сядь, – повторил Семен, добавив: – Пожалуйста.

Она шагнула к нему. Стала рядом и, вскинув оружие, уперла в висок.

– Брось, а не то выстрелю.

Страшно. Господи, как страшно. А если он не послушает, тогда что? Стрелять? Она не сумеет. Она… она не готова к такому, чтобы стрелять в живого человека.

– Марина, ты… – Семен поднял руку, отводя оружие от виска. И Марина, зажмурившись, нажала на спусковой крючок. Бахнул выстрел.

– Хорошая девочка.

Она не успела понять, как вышло, что Антон уже не сидит на полу, а стоит рядом, придерживая пистолет. Марина разжала пальцы, которые стали тугими, непослушными.

Холодные губы скользнули по щеке, а тяжелая рука легла на шею.

– Это моя Бонни. Эй, не притворяйся, тебя даже не задело.

Семен зашевелился, а когда Антошка пнул его, застонал.

– Не надо бояться, радость моя, – прошептал Антошка на ухо. – Теперь все будет хорошо. Мы вместе. Ты и я. Навсегда.

– Зачем?

Семен встал на четвереньки, мотая головой. Левая щека была в крови, и та уже расползалась, затекая под воротник рубашки.

– Таки задела. Ничего, это царапина. Пока царапина. Ну что, поговорим?

Убегать надо. Ведь милиция и… и Марина соучастница? Была жертвой, а стала… но ведь орел. Белохвостый. Монета не ошибается.

Какая монета? Дура ты!

Семен попытался подняться. Он держался за голову обеими руками, а кровь текла и текла. Она отвратительная. Антошка вдруг сглотнул и, оттолкнув Марину в сторону, коснулся пальцем щеки. Облизал.

Марину едва не стошнило.

Господи-Господи, что она наделала? Это не она. Это кто-то другой, проснувшийся в ее теле за эти дни. Этот другой – другая! – был полностью подчинен Антошке.

– Мы нормально жили, пока не появился он. Дядя Пантелей. Привет от папы, детки. Велено о вас заботу иметь…

Голос изменился, прорезался хрипотцой, от которой мурашки по коже.

– Он мне сразу не понравился. Он быстро их всех построил, сначала Ильюху, потом остальных. Меня не трогал. Ну да, много ли с психа возьмешь? А, скажи?

Удар, от которого Семен сгибается пополам.

– Всем вам удобно умными быть. А я спрошу, где вы, умники, сейчас? Где?

– Погоди. Умник. Успокойся.