После, подсчитывая потери и составляя рапорт, было отмечено: от первого выстрела, с которого началось нападение на поселковую комендатуру, до того момента, как была обнаружена серьезно раненная Полина и захвачен единственный, кто на то время остался в живых, также тяжело раненный, переодетый в форму советского лейтенанта немецкий офицер, прошло восемнадцать минут.

Бой местного значения.

На войне это и много – и мало.

Кровь нельзя было остановить.

Она текла со лба вниз по лицу, заливала глаза. Наверное, оттого впервые за много дней Игорь Родимцев чего-то боялся – боялся, что не сможет как следует прицелиться и достать пулей Дерябина, поднявшегося из своего укрытия во весь рост.

У них с Дроботом не было никакого плана. Просто когда Родимцев взглянул на него, почувствовав внезапно, что не находит сил спросить о происходящем, тот, так же молча, без лишних объяснений, показал рукой в сторону кузова. А потом, когда капитан прикрыл глаза, пытаясь совладать с очередным резким приступом рывками наступающей боли, Роман громко заговорил с Дерябиным.

Даже сквозь боль Родимцев понял простой замысел Дробота – а в подобном положении всегда срабатывают именно простые, без затей, планы. Роман хотел выманить стрелка из укрытия, вызывая огонь на себя, играя роль живца, того самого живого козленка, которого привязывают охотники в джунглях, выманивая тигра. Игорь, сдерживая стон, стараясь не привлечь к себе внимания движением под грузовиком, которое с позиции Дерябина наверняка будет заметно, перевернулся на живот.

И медленно пополз.

Он не вслушивался в слова, которые выкрикивал Дробот. Не пытался услышать ответы Дерябина. Ничто из этого не имело ровным счетом никакого значения. Важным оставалось одно: сможет ли он, Родимцев, выполнить свою часть задачи. Ведь даже пульсирующая боль не мешала ему понять очевидное, даже если это не в полной мере дошло до Дробота: оставлять своего врага в живых Дерябин не собирается, каким бы соловьем он здесь ни разливался и на какие бы переговоры ни соглашался.

Когда капитан подобрался к противоположному краю полуторки и осторожно высунулся из-за колеса, то увидел сквозь розовую пелену, как Николай Дерябин неспешно поднялся во весь рост из-за перевернутого мотоцикла. Их сейчас разделяло, по прикидкам Родимцева, немногим больше двадцати метров. Если бы стрелок поднялся с той же позиции, в которой лежал, он непременно засек бы движение за грузовиком. Но Дерябин вел себя несколько странно – встал, одновременно развернувшись к задней части полуторки сперва боком, а затем и вовсе спиной.

Он поворачивается за мишенью, понял Родимцев.

Дробот вышел не прямо перед ним. Он, судя по всему, специально забирает чуть в сторону, понимая, что стрелок станет разворачиваться за ним, по ходу его передвижения. Оценить этот несложный тактический ход у Игоря также не осталось времени. Приподнявшись, он вытянул руку с пистолетом, перехватил ее для верности второй, оперся плечом о борт, крепко упер подошвы в землю. Цевье пистолета прыгало, ходило ходуном, но Родимцев нашел в себе силы справиться и с этим.

Чуть раньше он в очередной раз утер кровь с лица. Теперь струйка стекла снова, и капитан не хотел отпускать руку, сбивая прицел и нарушая принятую позицию.

– ЗДЕСЬ Я! – выкрикнул Дерябин, и Родимцев понял – все, времени нет ни у него, ни у стрелка, ни у Дробота.

Стиснув зубы, на миг окаменев, он плавно, словно подсекал рыбу, резко дернувшую поплавок, нажал на спуск.

Внезапно поняв, что на второй выстрел уже нету сил, Родимцев согнул ноги в коленях и осел наземь. Успел заметить боковым зрением, как при звуке выстрела кинулся на землю в отчаянном прыжке Дробот, спасаясь от пули. Если бы Дерябин сейчас получил второй шанс, никакие маневры не помогли бы Роману – следующий выстрел непременно решал дело.

Только другого шанса у Николая Дерябина не было.

Он замер, словно решив прицелиться получше. Затем повернулся на звук, словно интересуясь, кто это стреляет без его позволения. А потом, качнувшись, рухнул прямо на перевернутый мотоцикл, лишь теперь надавив на курок. Винтовка выстрелила куда-то ему под ноги, из рук оружие Дерябин не выпустил.

Теперь Родимцев смог вытереть кровь с лица. И даже вновь прикрыть глаза – так вроде чуть меньше болело.

А Роман Дробот уже вскочил, бросился к мотоциклу, благоразумно зайдя упавшему Дерябину со спины, взял за плечо, перевернул.

– В яблочко, командир! – выкрикнул радостно. – Прямо в башку! Куска черепа нет!

Оставив труп, он легко перепрыгнул через мотоцикл, хотя можно было запросто обойти, поспешил к раненому, присел, потормошил за плечо. Капитан снова открыл глаза.

– Слышь, Ильич! Ты его положил!

– Значит, хотел, – ответил Родимцев, сам удивляясь слабеющему голосу. – Если тебе верить, я убил офицера НКВД. Рапорт придется сочинять…

– И что?

– Не отпишешься…

– Он же предал! Сам же видел!

– Один хрен… Тем более не отпишешься…

Задрав линялую грязную гимнастерку, Дробот резким движением оторвал длинную полосу от такой же несвежей нижней рубахи, краем отер кровь с лица Родимцева, перевязал рану.

– Ну, пока так. Вернемся – получишь помощь. Наши там справились?

– Делов-то, – Игорь вновь подумал о Полине, но вспоминать о ней при Дроботе даже теперь не хотел, проговорил вместо этого: – Я тут слушал ваши переговоры… Еще раньше ты пробовал о нем рассказать… Похоже, этот Дерябин тебя с самого начала невзлюбил. С чего бы?

– А ты – с чего, Игорь Ильич?

Родимцев не ответил, спросил про другое:

– Крепко меня?

– Чуть правее – и амба.

– Успокоил…

– Машину трясло. Он «ворошиловец»… был. Гордился этим, я сам слыхал…

– Разберемся. Нам бы обратно…

– Машина на приколе. Мотоцикл я тоже не освою. Полежишь тут, пока я помощь приведу?

Игорь вместо ответа снова прикрыл глаза.

Выпрямившись, Дробот поискал глазами и нашел свой ватник.

Подхватил, не пойми зачем отряхнул. Надел. В кармане что-то было. Сунул руку, нащупал галету, вспомнил утренний арестантский паек.

Галеты раскрошились. Одна уцелела. Разломив пополам, Дробот захрустел своей половинкой, другую протянул Родимцеву. Тот не увидел, Роман потормошил капитана за плечо. Игорь поднял веки, машинально протянул руку, взял галету и тоже сунул в рот.

– Хлеб преломили, – вырвалось у Дробота.

– Чего?

– Хлеб мы с тобой, Ильич, преломили, говорю.

– И что?

Дробот хотел объяснить. Но тут же решил – не стоит. Лишнее.

Выпрямившись, широко расправил плечи. Разгрыз остатки галеты.