– «Херника», – пробормотал Артем. – Эта картина еще никак не называется. Отойди, а то замажу.

И он плеснул бестрепетной рукой в центральную часть этой возмутительной мазни разведенную в пузырьке оранжевую краску. Начал растирать, вдавливая в многострадальный холст.

– И это правильно, – одобрил Павел, сдувая с носа оранжевую каплю, – только не перегружай свой шедевр деталями, и все будет нормально. Продадим на «Сотбис» за пару килобаксов… Слушай, – осенило Павла, – а я, кажется, догадываюсь, чего ты тут наворотил. Семь смертных грехов, способных окончательно погубить душу? Как их там? Тщеславие, гнев, сладострастие, лень, обжорство, зависть, корыстолюбие. Жалко, что обжорство вошло…

Когда дошел до него смысл слов, он хотел возмутиться, но Павла уже не было. Исчез. Как скипетр Тутанхамона из Каирского музея в 1959 году. Бесследно. Он недоуменно поводил носом и тут же забыл о приятеле, о тени, мерцающей в проеме…

Он наладил неустойчивую связь с этим миром лишь после того, как от свечей остались огарки. Их жизнь прискорбно угасала, пламя становилось короче, таяло, освещенность падала. Сзади кто-то подошел, спертый воздух шевельнулся, пламя улеглось, пришло в негодность, и несколько свечей погасли. Он заставил себя повернуть голову. Лицо человека, стоящего за спиной, почти не вырисовывалось в остаточном свете, но насчет его личности вряд ли могло существовать два мнения.

– Вы делаете успехи, господин Белинский, – тихо произнес Ватяну. – Ну что ж, судя по всему, мы в вас не ошиблись.

– Так мне говорили почти все работодатели, – машинально пробормотал Артем, – считающие, что ведут грамотную кадровую политику. Впоследствии, правда, многие меняли свое мнение, рвали на себе волосы…

– Посмотрим на ваше поведение, – усмехнулся Ватяну. – Но ваш подход к насущной жизненной проблеме мне, в сущности, нравится. Хотелось бы, правда, поменьше экспрессии и побольше изящества, знаете ли. Ну, ничего, вхождение в тему – дело наживное. Пойдемте, Артем Олегович, со мной. Мы должны выполнить сегодня ночью одну небольшую формальность. Не бойтесь. Не так страшен черт…

Артем вздрогнул, сжался в недобром предчувствии…

Представление, не возникала. Слишком не по-детски. Впрочем, устроители мероприятия со спецэффектами не переборщили. Упирали на старую добрую бюрократию. Павла и Артема ввели в большой зал, окутанный сизой мглой. Посреди зала высился вытянутый стол. За столом сидели четверо. Высокое жюри. Люди в возрасте, двое безволосых, один наполовину, четвертого украшала волнистая седая шевелюра. «Униформа» не блистала оригинальностью – черные сутаны, завязанные под горлом, рукава с многократно подвернутыми манжетами (Артем подумал, что если развернуть рукава до упора, то эти четверо станут балаганными скоморохами). Единственный источник света – высокий бронзовый подсвечник с тремя стреловидными свечами – располагался посреди стола. Перед седовласым лежали стопка бумаг, мощное папье-маше, чернильница, печать в витиеватой, отделанной узорами оправе. По левую руку располагался современный органайзер, заполненный канцелярскими принадлежностями.

«Соискателей» подтолкнули в освещенную зону. Кто это сделал, Артем не видел, сопровождающие не выходили на свет. Он скосил глаза: Павел был смертельно бледен, хрипло дышал, но, в принципе, держался. Четверо заседателей уставились на них невыразительными глазами. Двое лысых обменялись репликами. Седой раскрыл папку, лежащую перед глазами, перевернул листок.

– Господа, – произнес он тихим обволакивающим голосом, – вам нужно лишь расписаться в договоре. Павел Фельдман и Артем Белинский, правильно?

– Что это? – хрипло вымолвил Артем.

– Я же говорил тебе, – буркнул Павел.

– Ничего ты не говорил…

Кто-то другой ему говорил… Мысли в голове завертелись (ни одной приятной), удавка, сжимающая грудь, и не думала разжиматься. Сердце билось, выскакивало из груди.

– Будем считать, что это договор о найме на работу, – бесстрастно поведал седовласый. – Можете ознакомиться, никто вам, собственно, не препятствует, – седовласый придвинул поближе подсвечник, – составлен в трех экземплярах на каждого из… участников. Один экземпляр выдается вам, другой остается у нас, третий… – «чиновник» сделал паузу, подыскивая более деликатную формулировку, – передается вышестоящему начальству. Сиим актом удостоверяется, что господа Фельдман и Белинский вступают в корпорацию «Всемирное содружество», обязуются сотрудничать с ней до конца жизни, крепить могущество вышеозначенной фирмы, выполняя порученную работу, а в случае невыполнения взятых на себя обязательств или предательства предупреждаются о наступлении последствий по статье 8.2 Приложения. Под тем, что вы согласны с пунктом Приложения, вам тоже предстоит расписаться. Фирма в свою очередь берет на себя обязательство выплачивать работникам достойное вознаграждение и помогать в непростых жизненных ситуациях. Подойдите, господа, по одному, ознакомьтесь, распишитесь.

«Что же мы делаем-то, господи!» – сверкнула здравая мысль. Гни извилину, придурок, а то придется до конца жизни гнуть спину. И неизвестно, что после конца…

– Павел Фельдман, подойдите, пожалуйста.

– Пашка… – зашептал Артем, – не надо этого делать. Мы потом ничего не исправим. Пусть уж лучше нас убьют…

– Дурак ты, батенька, – отозвался Фельдман каким-то замогильным шепотом, – если нас убьют, нас уже не будет, понимаешь? Как говорится, не откладывайте на завтра наступление лучших времен. Перестань психовать, – он как-то возбужденно задышал, – это всего лишь подпись. Причем подпись, фактически выбитая под принуждением, то есть не имеющая юридической силы…

О какой он бормочет юридической силе? С нарастающим ужасом он наблюдал, как Фельдман медленно приближается к столу, ставит подпись перьевой ручкой. Седовласый удовлетворенно кивнул, перевернул лист. И там Фельдман запечатлел автограф. Потом еще в двух местах. Кивнул Артему, словно приглашая, отодвинулся в сторону. Встал с высоко поднятой головой, окаменел…

Он подходил медленно, какими-то зигзагами, оттягивая «удовольствие», сделав из короткой дороги горный серпантин. Высокое жюри наблюдало за ним с ледяным спокойствием. «Нельзя подписывать, – стучало молоточками в ушах, – не вздумай подписывать. Козленочком станешь, не отмоешься…»

Но вариантов, как ни крути, не было. Подпишет – не подпишет – уже не играло роли. Он будет постоянно в окружении этой мерзости, и рано или поздно эта мерзость станет главной составляющей его жизни. Уже становится. Но пока он еще способен отдавать себе отчет…

Он сохранил спокойствие титаническим усилием. Стиснул зубы, чтобы их стук не вызывал смех в зале, спокойно подошел к столу, окунул ручку в услужливо подставленную чернильницу, зачем-то понюхал кончик.

– Надеюсь, не кровь? – голос не дрожал, но в горле что-то булькало.

– Чернила, – невозмутимо ответствовал седой. – Распишитесь, где «галочка».