Она открыла дверь и выглянула на улицу. Стояло лето. День был солнечный и безветренный. Вокруг ни души. Минут десять с сумкой через плечо она, сжимая в кулаке ключи, топталась в дверях и смотрела на улицу. Ты не свободна, сказала она себе. Если хочешь это пережить, если не хочешь угробить себя или своего ребенка, нужно понять, что ты себе не принадлежишь. Отныне, до тех пор пока он не уйдет от тебя, твоя жизнь не имеет значения, на главном месте — он. И тогда она шагнула назад в дом, захлопнула дверь. Отгородилась от улицы, от внешнего мира. Она взяла на руки плачущего малыша и крепко прижала его к себе. Хьюго, Хьюго, не плачь, шептала она. Все будет хорошо. Я с тобой.

Он стал средоточием ее жизни, центром ее вселенной, завладел ее телом. Она потерялась в нем. Так она освободилась от безумия. Нет, боль тогда не отпустила. Словно, когда она рожала Хьюго в нечеловеческих муках, в нее вошла неизбывная печаль. Он сломал ее, разбил вдребезги ее девическое «я». Постепенно, хоть и с большим трудом, ей удалось собрать осколки в единое целое. Теперь ее меланхолия проявлялась лишь тогда, когда с ней не было рядом Хьюго или Гэри, когда она оставалась одна. Ибо в те первые месяцы после рождения Хьюго Гэри был сама доброта. Он нянчился с ней, утешал ее, превозносил, обнимал. Он ее спас. Особенно теплыми отношения между ней и Гэри бывали, когда они проводили время вместе, отгородившись от внешней среды. Без Гэри, без своего ребенка она больше не смогла бы существовать в этом мире.

В ту ночь ей снился Цюи. Она видела его так отчетливо, что потом еще несколько дней ясно представляла себе его черты, весь его образ. Жесткие сухие ладони, сильные руки, настороженность и порой упрек в его угольно-черных глазах, прохладная гладкая кожа. Сам сон в сознании запечатлелся расплывчато, к утру почти полностью забылся. По пробуждении она помнила лишь отдельные обрывки. Вот они ужинают в ресторане где-то высоко над гаванью Гонконга, на столе еды почему-то нет. Вот он сношается с ней — это происходит гораздо позже во сне — как животное, непристойно. Эта картина вполне соответствовала тому, как они в реальности занимались сексом: он вел себя как животное, непристойно. Когда она проснулась, у нее было такое чувство, будто ее вымарали в нечистотах. Такое чувство он часто в ней пробуждал. Рядом, свернувшись клубочком, спал Хьюго. Гэри храпел. Осторожно, стараясь не разбудить мужа и сына, она выбралась из постели. Нагая, прошла в ванную и встала перед зеркалом. Кожа у нее все еще была белая, чистая, кожа молодой женщины. Только груди выдавали ее возраст. Они значительно пополнели с тех пор, как она встречалась с Цюи, обвисли, на коже выделялись безобразные полосы — следы растяжек. Господи, Рози, урезонила она себя, тебе тогда было восемнадцать. Из зеркала на нее смотрела другая женщина. Когда-то ей было восемнадцать.

— На днях мне приснился мой первый любовник.

— Любовник, — протянула Шамира игривым поддразнивающим тоном. — Слово-то какое!

Рози невольно рассмеялась:

— По-другому не скажешь. Назвать его своим парнем язык не поворачивается.

Да, по-другому она не могла бы сказать. Цюи был старше нее на двадцать лет, именно «любовник». Шамира на другом конце провода молчала, ждала объяснений. Хотя какое ей дело до Цюи?

— Ладно, не бери в голову. Просто странно как-то. Сто лет его не вспоминала.

— Как Гэри воспринял новость о слушании?

— Нормально. Обрадовался.

Ей и впрямь показалось, что Гэри обрадовался. Он быстро прочитал уведомление и вернул письмо жене. Чудесно, сказал он. Мне давно не терпится с этим развязаться. Он подошел к холодильнику, вытащил пиво. Она внимательно наблюдала за ним, но он не выказывал ни гнева, ни возмущения. Тот вечер пятницы прошел идеально. Они поели на ужин рыбу с картошкой, потом заснули друг на друге под телевизор, пока смотрели какой-то дрянной английский детектив.

— Билу можно сообщить?

— Конечно.

Цюи Шамиру не интересовал. А с какой стати? С Цюи она порвала более двадцати лет назад. Еще до замужества, до рождения Хьюго, до переезда в Мельбурн. Цюи остался в другой жизни. Рози услышала приближающийся топот бежавшего по коридору Хьюго, и поняла, что Гэри тоже войдет с минуты на минуту.

— Ладно, я прощаюсь.

— До встречи в десять.

— До встречи, — пообещала Рози. Положив трубку, она поставила вариться кофе, приготовила тост для Хьюго. Голодные голубые глаза мальчика с мольбой смотрели на нее.

— Сиси, — попросил он. Она обожала, когда он так говорил. Это было ее любимое слово.

Гэри за завтраком с ней почти не разговаривал и, выпив кофе, сразу же вышел из кухни. Она знала, почему он раздражен: ему не нравилось, что она помогает Шамире подыскивать дом. Он начал пилить ее сразу же, как только она поговорила с ней по телефону в четверг вечером.

— Зачем ты едешь с ними?

— Посмотреть.

— Зачем? — Он мгновенно насторожился.

— Сэмми нужно знать мнение третьего лица.

— Где они ищут?

— В Томастауне[90].

— Какого черта?

— Она хочет, чтобы они жили на той же трамвайной линии, что и ее мать. По-моему, это правильно.

— Томастаун — дыра.

— Дыра, но жилье там не так уж дорого.

— Даже не думай, — заявил он.

— А я и не думаю.

Он смотрел на нее со свирепым недоверием во взгляде.

— Ипотеку я брать не буду, не надейся. Достаточно того, что у нас есть ребенок. Я не стану вешать на себя еще одно ярмо.

— Знаю, — вспылила она.

— Вот и хорошо. Кстати, я пообещал Вику, что приду к нему в субботу утром. Он хочет, чтобы я послушал несколько его новых песен. Так что тебе придется попросить кого-то из ребят посидеть с Хьюго.

Слава богу, что есть Конни и Ричи. Она сдружилась с ними после того ужасного пикника. Хоть на этом спасибо. На следующий день после того, как избили Хьюго, Конни позвонила, чтобы справиться, как чувствует себя малыш. Хорошие ребята. Они спасают ей жизнь. К черту Вика и его песни. Его творчество того же пошиба, что и мазня Гэри. Вы обычные работяги, так уж смирились бы с этим.

Она не поддалась на провокацию, не утратила хладнокровия.

— Хорошо, попрошу. Позвоню Ричи. Конни по субботам работает.

Но Гэри уже выскочил из дома во двор. Она осознала, что у нее участился пульс, что она задыхается, напугана.

К двери подошел Хьюго, устремил на нее вопросительный взгляд:

— Вы с папой ссорились?

— Вовсе нет, — она взяла его на руки. — Мы не ссорились.

— Ссорились.

— Нет, клянусь.