Его личико сморщилось, в глазах — настороженность. Внезапно он напомнил ей отца. Она крепче обняла сына:

— Клянусь, мы не ссорились.

Чертов дом, Гэри. Дом. Я заслуживаю того, чтобы жить в своем доме.

Ей было шестнадцать, когда у них не стало дома. Она до сих пор помнит каждую мелочь в нем. Широкий стол с пластиковой поверхностью на кухне, где они с Эдди делали уроки; на стене над изголовьем ее кровати постепенно расширяющаяся трещина, которую отец так и не нашел времени замазать; буйные заросли сорняков и хилые, чахлые кусты роз на неухоженных клумбах матери; почва занесена толстым слоем песка, надуваемого ветром с автотрассы. Сам дом — серая бетонная коробка, построенная в конце шестидесятых, летом — настоящая духовка. Низкий потолок, тонкие стены. Но это был ее дом, дом, в котором она выросла, и от него до пляжа всего десять минут пешком. Почти круглый год она жила на пляже. Золотистая девочка, называли ее, потому что загар с нее никогда не сходил, волосы, выбеленные солнцем и морем, были как у альбиноски, а прыгала на волны и плавала она так, будто родилась в глубинах самого океана. В Перте золотое солнце — ее солнце — висит над спокойным теплым Индийским океаном. Там море, ветер и земля сливаются воедино, наполняя смыслом бытие. Слепящая синева Тихого океана радовала глаз, но была лишена природной суровости ее океана, ее моря. Это был не ее дом.

Дома она старалась бывать как можно меньше, особенно летом, когда школьный год заканчивался и появлялось много свободного времени. Она ненавидела ядовитую стену молчания, стоявшую между ее родителями. Позже, когда она повзрослела, получила опыт общения с мужчинами, у нее не вызывало уважения и поведение любовников, если те кричали на нее, оскорбляли ее, изливали на нее свою злобу, свой гнев. Она не могла отплатить им той же монетой, она просто теряла дар речи. Замыкалась в себе. Конечно, это была нездоровая реакция. И потому она учила Хьюго быть откровенным, раскованным, не скрывать своих чувств. Любое чувство имеет право на существование, словно заклинание, шептала она ему еще до того, как он научился говорить. Любое чувство.

В тот последний год перед разводом родителей их дом едва не взрывался от переполнявших его невыраженных эмоций, невысказанных слов. Находиться в нем было невыносимо. Слава богу, был пляж.

Скоро мы лишимся дома, сказал ей как-то Эдди. Как бы между прочим, равнодушно. Это было так похоже на Эдди. Потому вы с ним и разбежались, объяснила ей Айша. Твоего брата ничто не интересует, ничто. Ни автомобили, ни пляж, ни карьера, ни школа, ни девушки.

Скоро мы останемся без дома, сказал ей Эдди, почти зевая. Отец все проиграл. Потерял работу — мама даже не знает. У нас ничего нет.

Куда же мы пойдем? — спросила она его со страхом в голосе. Он пожал плечами, спрыгнул с парапета, взял свою доску для сёрфинга и пошел к воде. Куда же мы пойдем? крикнула она ему вслед. Она осталась сидеть на парапете, смотрела, как ее брат уплывает вдаль, туда, где море сливается с небом.

Ричи явился ровно в половине десятого. Его пунктуальность, как всегда, удивила ее. Сама она, в свою бытность подростком, за временем не следила. Хьюго, едва увидев Ричи через проволочную сетку на двери, с радостными воплями помчался по коридору. Ей было ясно: Хьюго нужен братик. Им нужен еще один ребенок.

— Привет, малыш.

Хьюго прыгал у двери, пытаясь дотянуться до щеколды.

— Подожди, подожди, — рассмеялась Рози. Она отодвинула задвижку, открыла дверь и чмокнула Ричи в щеку. Мальчик покраснел. Хьюго мгновенно завладел рукой подростка и потащил его по коридору на задний двор. Ричи обернулся, беззвучно произнес: «Извините».

Она махнула им, крикнув:

— Идите играйте.

Она испытала облегчение, когда села за руль, глянула на пустое детское автокресло, включила старый компакт-диск группы «Портисхед», опустила боковое стекло и поехала. Хорошо быть самой собой, думала Рози. Правда, это ее состояние продлится недолго, что, впрочем, ее радовало. Она знала, что через несколько часов захочет быть с Хьюго.

С детьми Шамиры, Соней и Ибби, должна была сидеть ее сестра, Кирсти. У той были такие же, как у Шамиры, глаза с тяжелыми веками, ирландский овал лица, бледная кожа, но во всем остальном сестры были совершенно разными. На Кирсти были облегающие черные джинсы, сандалии и облегающая футболка с глубоким вырезом и эмблемой какой-то балийской марки пива поперек ее пышной груди; ее темные на концах белокурые волосы беспорядочной массой падали та ее лицо и плечи. Шамира утверждала, что Кирсти давно смирилась с тем, что ее сестра приняла другую веру, но молодая женщина всем своим простецким, неряшливым видом, казалось, бросала вызов исламу. Вряд ли выбор футболки с рекламой алкоголя можно было назвать случайным. Но было ясно, что Ибби и Соня обожают свою тетю, ибо каждый из них старался добиться ее любви и внимания. Соня, сидя у Кирсти на коленях, что-то рисовала в тетради; Ибби, стоя рядом, прижимался к ней. Рози села напротив троицы. В комнату вошел Билал с парой ботинок в руках. Кивнув Рози, он сел и обулся.

— Во всем слушайся тетю, ясно? — наказал он сыну.

Ибби, вдруг став серьезным, озабоченным, кивнул с важным видом.

Билал подмигнул сыну:

— Вот и молодец.

Но Рози мальчик отвечал радостной горделивой улыбкой.

Она решительно заявила, что сядет на заднем сиденье. Пристегиваясь ремнем безопасности, она глянула на лицо Билала в зеркале заднего обзора и, когда тот перехватил ее взгляд, почти смущенно отвела глаза. В ушах зазвучал язвительный упрек Гэри. Ты вся такая прямолинейная, Рози, не знаешь, как себя вести рядом с черными. Вечно боишься, что сделаешь или подумаешь что-то не то. Типичная мещанка. Для нее из уст Гэри это было самое обидное оскорбление, ибо его слова были одновременно правдивы и справедливы. Ее бесило, что у нее нет денег, нет собственного дома, что она бедна, сына одевает в комиссионных магазинах и считает каждую монетку, расплачиваясь за продукты в супермаркете. Но самое ужасное, что она и впрямь была законченной мещанкой. Она всегда испытывала неловкость в присутствии аборигенов, всегда, с самого детства. Когда отец брал ее в город и им случалось проходить на улице мимо аборигенов, она крепко цеплялась за его руку. Она боялась, что, если посмотрит им прямо в глаза, с ней произойдет что-то ужасное, гнусное. Она понятия не имела, откуда у нее появился этот страх. Ее родителям были свойственны расовые предрассудки, но они никогда не выражали свои взгляды в агрессивной, ожесточенной форме. Мать жалела черных, отец их попросту презирал, хотя оба кичились своим терпимым отношением к аборигенам. Страх Рози, подсознательный страх, не был вызван плохими воспоминаниями, впитался в нее из воздуха Перта. Рядом с неграми из Африки и Америки подобного беспокойства она не испытывала. Когда она была подростком, как-то раз в порту Фримантла пришвартовались корабли ВМС США, и улицы Перта заполонили чернокожие американские моряки. Но они ее не пугали. Ей нравилось, что они обращают на нее внимание — бросают на нее слегка непристойные зазывные взгляды, свистят ей вслед, кричат: «Красавица, иди выпей со мной». Да и Айша, ее лучшая подруга, была индианкой. Тоже ведь черная, верно? Но сейчас на Билала еще раз взглянуть она не посмела.