году направили из Караганды в Москву на строительство МГУ. Готовская, сама бывшая лагерница, в 1951 году привезла с собой из Караганды в Москву двоих детей, чтобы воссоединиться с Королевым[705]. Готовская приехала в столицу без разрешения, на свой страх и риск. Ее муж работал здесь лепщиком, и она тоже пыталась найти себе работу на стройке МГУ – такую, вместе с которой предоставляли бы и жилье. Рассказывая все это Берии, просительница взывала к его жалости: «Прошу Вас как родного отца не сиротить детей, и дети просят вас, чтобы вы разрешили им жить с отцом и чтобы наши дети были счастливы…»[706] Берия переслал ее письмо Комаровскому, и тот согласился подыскать Готовской работу на стройплощадке и жилье для семейных в Черемушках[707]. Казалось бы, на этом ее мытарствам должен был прийти конец.

Но через несколько дней после принятия этого решения заместитель Комаровского в УСДС, Алексей Воронков, поделился с начальником своими соображениями. Воронков, уже знакомый с Готовской, сообщил Комаровскому, что этой женщине не стоит доверять. Во-первых, писал Воронков, ее брак с Королевым не зарегистрирован, а значит, с точки зрения закона они не являются семьей, которую следует обеспечить соответствующим жильем. Во-вторых, у Готовской нет действующего разрешения на проживание в Москве[708]. Собственно, она не работала и нигде не была прописана уже больше года. Но, помимо этих установленных фактов, Воронков сам выяснил еще кое-что. Он встретил среди рабочих, занятых на стройке, еще одного заключенного из того же карагандинского лагеря и узнал от него, что у Готовской в Казахстане остался «настоящий» муж, а еще – что она дочь кулаков, сосланных в Караганду еще в 1929–1930 годах[709]. И Комаровский, приняв к сведению полученную информацию, отменил свое прежнее решение.

Готовская мечтала остаться в Москве, но удача, похоже, отворачивалась от нее. Теряя надежду, она снова написала Берии. Во втором письме она пустила в ход типичную советскую риторику и, называя Берию «родным отцом», умоляла его оставить ее в Москве. Готовская знала о том, что Комаровский поначалу разрешил ей остаться в столице и дал ей работу и жилье, но потом в дело вмешались его подчиненные, настроенные против нее. Рассказывая о своем негативном опыте общения с работниками жилищного отдела УСДС, Готовская жаловалась на их бессердечие. По ее словам, они насмехались над ее малограмотностью и ругали ее за то, что она с чего-то взяла, будто достойна жить в Москве. Она писала: «Разве я не советская женщина, разве нельзя приехать в нашу прекрасную столицу Москву, в которой живет наш любимый отец всему народу Иосиф Виссарионович Сталин?»[710] Готовская хорошо понимала, что высылка из Москвы означала бы, что в глазах советского государства она – ничтожество. В итоге Берия, похоже, согласился с той характеристикой, которую дали бывшей заключенной в жилищном отделе УСДС. Ее с детьми выслали из Москвы обратно в Караганду[711].

Наталья Готовская была одной из многих, чьи письма служили ниточкой, связывавшей стройплощадку небоскреба с миром вокруг. Эта женщина из Караганды, мать и жена, пересекла те черты, которые, как считалось, нельзя было переступать, и попутно показала, насколько проницаемы были границы между Москвой и остальным миром, между рабочими и властями, между лагерем и волей. Хотя начальники строительства и чиновники, отвечавшие за распределение жилья, всячески старались удержать контроль над вверенными им сферами, проект московских небоскребов был слишком монументален, чтобы контролировать все до мелочей. Каждый небоскреб был похож на смерч: он и втягивал в столицу новые силы, и расшвыривал вокруг себя ошметки не пригодившейся материи.

ГУЛАГ и город

В 1948 году на стройплощадках московских небоскребов УСДС начало использовать труд заключенных. Уже в октябре 1947 года Андрей Прокофьев, тогдашний начальник УСДС, написал Берии и попросил, чтобы МВД выделило 4 900 человек из спецконтингента на строительство МГУ. Прокофьев сообщил, что УСДС испытывает «острый недостаток рабочей силы» и напомнил, что небоскребы должны быть возведены очень быстро[712]. По представлению Прокофьева, большинство этих зеков, привезенных в качестве рабсилы, должны были жить и работать вблизи Москвы: 2 000 человек в Кунцеве и 1 500 – у станции «Водники» в Московской области. Остальным предстояло работать в лесозаготовительных лагерях УСДС в Кировской и Костромской областях. Эта первая просьба Прокофьева о подкреплении для стройки на Ленинских горах ознаменовала начало длительных межведомственных отношений между УСДС и ГУЛАГом. В октябре 1948 года Прокофьева сменил Комаровский, и с того момента УСДС оказалось еще крепче привязано к советской тюремно-лагерной системе. Собственно, эту связь воплощал сам Комаровский: возглавив УСДС, он сохранил за собой и прежнюю должность начальника Главпромстроя (Главного управления лагерей промышленного строительства) – части ГУЛАГа[713].

Конечно, труд заключенных использовался на стройках Москвы и вокруг нее и намного раньше. Синтия Рудер в книге Building Stalinism («Строительство сталинизма») писала о том, как в начале 1930-х годов канал Москва – Волга строился силами почти двухсот тысяч заключенных, или «солдат канала» из Дмитровского лагеря (Дмитлага)[714]. В послевоенные годы количество столичных объектов, строившихся с привлечением заключенных лагерей, увеличивалось. Ведомством, отвечавшим за организацию их труда в московском промышленном строительстве, стал учрежденный в 1941 году Главпромстрой[715], но в Москве организация занималась не только строительством небоскребов. В 1952 году строительный отдел № 560 Главпромстроя надзирал за тысячами заключенных, работавших в столице на 34 разных площадках[716]. Помимо объектов, находившихся в ведении УСДС, это были теплотехнические, электротепловые и геохимические объекты, возводившиеся в Москве для Академии наук и других научно-исследовательских учреждений[717].

Итак, в том, что московские небоскребы строились отчасти силами заключенных, не было ничего исключительного. Скорее, эти престижные сооружения были узлами в густой сети проектов, которые в послевоенные годы было бы невозможно построить без привлечения подневольного труда. В конце 1940-х многие предприятия и строительные отделы Главпромстроя были в том или ином качестве задействованы в проекте московских небоскребов[718]. В 1949 году Рыбинский завод № 1 Главпромстроя получил задание собрать металлический каркас для здания на Котельнической набережной, а строительный отдел № 833 (позже превратившийся в строительный отдел № 620) поставлял рабочих для строительства МГУ[719]. Более крупный строительный отдел № 90 (ставший в 1949 году отделом № 560, а в конце 1952 года влившийся в отдел № 565) тоже участвовал в строительстве МГУ, а также в строительстве жилья для рабочих в Кунцеве, Черемушках, Текстильщиках и Водниках[720].

Присутствие Главпромстроя в послевоенной Москве