Она медленно ослабила пояс и распахнула плащ. Под ним не было ничего. Ее кожа мерцала, как лунная пыль, в тусклом свете прихожей, а заколки в волосах сияли, точно звезды. Она вдруг повела животом в каком-то восточном танце, отчего ее умопомрачительные груди вздрогнули и покачнулись, а лобок заходил вверх и вниз. Мелочь, казалось бы, но Сэму вполне хватило, чтобы распалиться.

– Черт возьми, кто ты, детка? – произнес он уже с хрипотцой в голосе.

– Меня зовут Корал. Можешь держать меня здесь, сколько хочешь.

Он взвел курок и обошел вокруг нее.

– Продолжай в том же духе. Брось-ка мне свой макинтош.

Она скинула плащ. Сэм его ощупал и оружия не нашел. Впрочем, иного он и не ожидал: все-таки шлюха – не наемный убийца. Что ни говори, девчонка высший сорт. Он отложил ствол и обошел ее снова – ощупывая только глазами. Потом она подняла руки и заиграла бедрами еще живее. Сэма бросило в дрожь, и все же он не прикасался к ней, хотел сохранить это зрелище в памяти. Выждав, пока он не очутится сзади, она расставила ноги, качнулась, проведя волосами по полу и замерла, обнаружив прелестнейшей формы киску.

Сэм, исторгнув утробный рев, потянулся к ней, срывая на ходу ремень. Корал, видимо, поняла, что перестаралась. Она обвила его сзади и держала, пока тот кончал в штаны.

– Что, долго постился? – спросила она, когда Сэм немного остыл.

Перед глазами всплыл образ Мэгги. И тут же его осенило, что он не может пренебречь Корал, иначе Браун точно заподозрит неладное. У него просто нет другого выхода, кроме как переспать с ней.

– Не бойся, милая, это только затравка.

Спустя час они перепробовали все мыслимые позиции. Корал, будучи профессионалкой, могла сдерживаться сколь угодно долго. Сэм трудился до седьмого пота, пока наконец не получил вожделенного приза – соски ее стали твердыми, она зарделась и громко застонала. Настоящий, а не наигранный оргазм. С особым удовольствием Сэм понаблюдал за ней и закончил следом.

Обнимая ее в полудреме, он вытащил из каштановой пряди шпильку, усаженную сияющими камнями, повертел в пальцах и воткнул обратно.

– Похоже на бриллианты. Это что, «жучок»?

Она улыбнулась, обозначив симпатичные ямочки на щеках.

– Не-а.

– А если бы был, ты сказала бы?

– Не-а.

Сэм хмыкнул и тут же спохватился, что ничего о ней не знает.

– Справедливо. Скажи лучше, как ты дошла до такого?

Свет не зажигали, лишь редкие солнечные лучи пробивались сквозь задернутые гардины. Похоже, снаружи было около трех часов пополудни.

– Только правду и ничего, кроме правды?

– Именно.

– Когда я была молодой и наивной,– проговорила Корал, лениво чертя ногтями по Сэмову животу,– мистер Браун увидел меня в постановке. Поначалу я его не подпускала – ни-ни, но за три месяца он ухитрился бросить весь мир к моим ногам – деньги, шмотки, личные самолеты, премьеры в Ла Скала…

– А потом?

– Потом он исчез. Был – и сплыл! – Она щелкнула пальцами.– А я – снова в кордебалет. Прошло еще три месяца, и однажды вечером меня встретил за кулисами его дворецкий с одежной картонкой. Гляжу – а там черное атласное платье с декольте и черные «лодочки». Я переоделась, он отвел меня к лимузину. Там ждал Браун с букетом цветов – черных колокольчиков, точь-в-точь как мое платье. Он сказал, это черный лизиантиус, диковинка под стать мне. Рядом с ним сидел актер – имени не скажу, хотя все его знают – недавно получил « Оскара ». Все наши девчонки по нему с ума сходят. Поехали в «Альгамбру». Помнишь, там еще пруд с лотосами?

Сэм помнил. Почти два года этот ресторан собирал богемные толпы. Лимузины останавливались у крыльца с регулярностью автобусов.

– Да, только чтобы заказать столик, требовалось иметь знакомого, который знал помощника распорядителя.

– В тот раз было проще – Браун снял его целиком. В одном зале играли на цитрах, шеф-повар (и он же владелец) готовил и подавал собственноручно. Сам президент не сумел бы такое устроить.

– И что было дальше?

– Мы пили бренди урожая чуть ли не колумбовых времен, и тут Браун достает алмазное колье с подвесками из изумрудов. Крупных изумрудов. Все, что от меня требовалось,– показаться перед актером топлесс.

– И всего-то? Ну-ну.

– Хочешь верь, хочешь не верь. Я поначалу поплакала, но Браун сказал парню: «Распустишь руки – пожалеешь, что родился на свет» или что-то вроде того. Звучало очень убедительно. По крайней мере, для парня.

– Ты, конечно, показалась?

– Не сама. Браун расстегнул платье, медленно снял верх и надел на меня колье, пока тот тип таращил глаза. Просто сидел и глазел. Молча.

– Наверное, онемел от счастья. – Сэм погладил розовый сосок ее безупречной груди.– И когда же ты… ну, прошла по полной?

– Через полгода. В том же ресторане. С тем же актером. Я – снова в слезы, он пишет чеки: на десять тыщ, двадцать, пятьдесят. Не проходит недели, как он выписывает еще один – на сотню. Однажды метрдотель возвращается и видит, как этот тип имеет меня прямо в кресле.

– А Браун видел?

– Будь уверен.

– Сказал что-нибудь?

– Велел закругляться.

Сэм похлопал ее по плечу.

– Хочешь, вместе поплачем?

Корал, не открывая глаз, улыбнулась.

– Мне в жизни не было так хорошо, как тогда. До сегодняшнего дня.

Сэм провел пальцем по ее щеке. Ему снова вспомнилась Мэгги.

– Ну и что же тебе поручил Браун на этот раз?

Корал снова пожала плечами и посмотрела на него одним карим глазом.

– Сказала же: я – морковка. Интересует?

– Меня? Не то слово. Его? – Он отвернулся.– Едва ли.

Она села, даже не думая прикрываться. Если это искушение, думал Сэм, то гореть мне в преисподней, потому что противостоять ему невозможно. Ни в одной портовой девке не было столько прагматизма, а по части бесстыдства она всем им давала фору.

– Ты хотя бы понимаешь, во что ввязался? – спросила Корал и ткнула на потолок.– Его ведь не рассердишь по пустяку, вроде нашего приключения в кухне. Не таким он занят. Не дай бог тебе перейти ему дорогу. А ты, видно, как раз это задумал, иначе он меня не прислал бы.– Она провела язычком по губам.

– Серьезно? – Сэм улыбнулся.

– Сегодня по графику у нас какой-то замминистра. Он поддел ее за подбородок.

– То-то я гляжу…

– Да, потому я и подумала, что ты влип по-крупному. Знаешь, ты ему нравишься.

Сэм знал. Он взял ее груди в ладони, думая, что на месте актера тоже отдал бы сто тысяч ради такого блаженства.