В том мире подобные рассуждения звучали бы нелепостью.

Со временем вещи стали занимать все меньше места в его мыслях, пока однажды он не пришел к выводу, что потерял к ним всякий интерес. С густым и низким гудом пролетел над клеткой запоздалый шмель. А может, пчела? Мед! Мед был не для него.

Он не обманулся в жизни. Он знал: все дается трудом, его учили в поте лица зарабатывать хлеб насущный.

Он не обольщался, он знал, что не хватать ему с неба каких-то особых звезд, лишь свои знакомые звезды ему достижимы. И никакое особенное счастье ему не привалит, лишь свое привычное счастье работать, счастье видеть, как твои замыслы претворяются в гармонию плоскостей и линий, видеть, как замыслы вырастают в дома.

Работать, надо работать, временами проносилось в сознании. Время бесполезно утекает за брусьями клетки. Корабль стоит на мели. Время утекает, полноводная река времени катится, плещется рядом, а он отделен от реки стальной решеткой.

И тогда он громко выкрикивал:

— Проклятье тем, кто посадил меня сюда!

Берз слушал, как в лесу замирало эхо.

— Лучше бы меня пристрелили!

Это следовало выкрикнуть, не то бы он задохнулся от злости.

Надо же, удивлялся он, я-то думал, что по натуре сдержан.

Берз проанализировал свое поведение и пришел к выводу, что сохранил о себе многие иллюзии. Сдержан? В известной мере — да. Но если злость кипит и льется через край, ее надо излить, пусть даже немому лесу.

А может, лес не был немым, может, Берз не понимал его эха?

Может, кто-то скрывался в лесу, наблюдал за его поведением в клетке? Ждал агонии?

Берзу приходилось туго, потому что здесь он был лишен всех ценностей, принадлежащих ему в том мире. Да они были бы здесь бесполезны.

Единственно, что он умел по-настоящему делать — это его работа. Но и работы он здесь был лишен. Конечно, никто не мог ему запретить строить здания мысленно. но он не имел возможности выработать техническую документацию — не было бумаги, чертежной доски, карандашей, туши, арифмометров, вычислительных машин.

Он пришел к выводу: когда нет иной работы, просто жить — тоже работа. Наиважнейшая, неотложнейшая сейчас работа — выжить. Когда он это осознал, в нем с новой силой вспыхнула уже угасшая было энергия, явились смелость и оптимизм, насколько они возможны в условиях клетки, и он твердо решил держаться до конца.

Не поддаваться клетке. Он знал, никто за ним из леса не подглядывает. Лес глядит слепыми глазами. Только клетка подглядывает. Клетка ждет агонии.

Вот тогда-то и станет ясно, чего я стою, рассуждал он. Тогда и откроется моя истинная ценность. И Берз составил несколько речей, обращенных к клетке.

Первая речь была гневная.

Мерзкая клетка, жестокая дурында!

Стальными кишками ты опутала небо. Гадкими щупальцами оплела мое тело. Ты сковала мою поступь. Что смеешься глумливым смехом?

Сквозь твои зубы-брусья, словно нёбо мироздания, светится голубое небо.

Куда ты низвергла меня?

В пасть времени? В песочные часы?

Неужто мне суждено стать колосом в молотилке природы и мои зерна просыплются в твои закрома?

Тугим узлом связала ты мою душу, зловредная клетка. Погоди, когда-нибудь и я в такой же узел скручу твои брусья!

Ты опутала тело, но брусья твои бессильны перед разумом. В том моя сила и твое бессилие. Вольными птицами парят мои мысли.

Даже если я погибну, ветер развеет мой прах между брусьями, и в первозданности атомов я вновь обрету свободу, тебя же, клетка, источит ржавчина, и ты рассыплешься, ибо нет клетки, что устояла бы перед вечностью. Вечны лишь мы — люди.

Тут Берз, конечно, сгущал краски. Но он надеялся, что до гибели дело не дойдет. Он верил, где-то во тьме на ощупь бредут к нему люди, верил, что медленно, но верно к клетке движутся спасители, верил, что общество не оставит его, верил людям, живущим в построенных им домах, и эта вера придавала ему силы.

Прежде у Берза частенько болели зубы, и он с тревогой ждал момента, когда они опять заболят. К счастью, пока обходилось без этого. Что бы он делал здесь с зубной болью?

Зубная боль страшнее клетки.

А может, наоборот?

Клетка неотступной зубной болью напоминала о никчемности его жизни. Мимолетность жизни? Ив то же время вечность жизни, неповторимость жизни, бесконечность ее, ибо никогда не будет у него другой жизни. Нет и не будет.

Нередко Берз подтрунивал над клеткой. Он был ее узником, ее заключенным, но клетке были неподвластны остальные люди.

Все несчастья происходят от сравнений, снова и снова возвращался он к прежней мысли. Родись он в такой клетке, разве клетка не казалась бы единственно стоящим местом, где полагается жить человеку?

Разве бетонный пол и массивные брусья не казались бы естественной принадлежностью мира? К тому же в клетке здоровая, лишенная всякой тепличности атмосфера, он жил на лоне природы, вдали от пороков цивилизации. Иногда у Берза волосы вставали дыбом при мысли, 16 А. Бэл что он мог бы родиться и вырасти в клетке и что бы с ним стало, в какое безмозглое существо он тогда бы превратился, существо, которому ведомы лишь зов желудка, страх, утехи плоти, муки голода, а все прочее было бы чуждым, все прочее было бы далеким, как радуга над лесом?

В клетке человек не должен себя утешать, клетка остается клеткой, думал Берз. Все равно, родился ты в ней или попал случайно. Клетка от этого не меняется. Клетку нельзя оправдать. Для клетки не придумать смягчающих обстоятельств. В клетке надо просто жить, даже не пытаясь вступать с ней в диалог. Стараться жить как можно дольше. Хотя очевидно, что брусья клетки прочнее человеческой жизни. Долговечней.

Берз передумал свою жизнь в том мире и пришел к выводу, что нередко жил чужим умом, чужими советами. Крутился белкой в колесе. Подчас поступками его руководило стремление подражать, они вовсе не вызывались необходимостью.

Вещи он приобретал потому, что те уже были у его коллег. Не к лицу, казалось бы, отставать. К счастью, вещи все нужные, поскольку коллеги люди практичные. Берз считал, что в том мире он чаще, чем следовало, пользовался готовыми рецептами и шаблонами.

Свою квартиру обставлял, рассуждая примерно так: у Новадниека уже есть, Антлав тоже обзавелся, почему бы и мне не раздобыть такой же гарнитур? Помимо всего прочего, обставляя квартиру, он стремился превзойти подчиненных и сравняться с начальством.

В былые времена он редко навещал своих старичков, но вот вошли в моду