– Питер, я только что беседовал с Эстер Чемберс. Она нашла ту женщину-дизайнера, которая заказывала стол с двойным дном в ящике. Дело в том, что она заказала два стола. Один для вас, а другой для доктора Лэнгдона. Дизайнер говорит, что точно не обсуждала потайной ящик стола с вами, но отчетливо помнит, что сказала об этом Лэнгдону и вашей невестке Памеле. Что интересно, дизайнер подозревает какую-то связь между ними.

«Пэм и Дуг Лэнгдон, – с бьющимся сердцем подумал Питер. – Разумеется, вполне допустимо, что у них роман! Попытались бы они не дать Рене разоблачить инсайдерские махинации Грега? Возможно. Конечно же. В этом есть смысл. Если Грегом займется Комиссия по ценным бумагам, им придется потратить все свои активы для выплаты инвесторам, потерявшим из-за него деньги, и сюда войдут все деньги, собственность и драгоценности, которые Грег подарил Памеле за несколько лет».

Питер почувствовал огромное облегчение.

«Я вполне мог забыть в фонде ключи от моего офиса, – подумал он. – И Дуг, и Памела бывали там и знают его расположение. Я ведь не видел, кто был за рулем машины Грега. Это мог быть Дуг. Мой брат, может быть, и вор, но я не верю, что он убийца».

– Питер, вы слушаете? – с тревогой в голосе спросил Харви Рот.

– Еще бы, – откликнулся Питер. – Еще бы.

В половине четвертого настал момент, которого Грег Гэннон уже давно страшился. Два федеральных офицера бесцеремонно прошли мимо секретарши, сидевшей за столом Эстер, и открыли дверь его кабинета.

– Мистер Гэннон, встаньте, руки за спину. У нас есть ордер на ваш арест, – сказал один из них.

Почувствовав вдруг бесконечную усталость, Грег повиновался. Слушая слова о своих правах, он опустил взгляд в корзину для мусора. Он успел уничтожить подписанные Артуром Сэлингом документы, дававшие ему право распоряжаться портфелем его ценных бумаг. «Хоть одно маленькое доброе дело напоследок, – мрачно думал он. – Теперь все пойдет прахом. Они к тому же проведут проверку фонда. Мы все рассматривали его как копилку. Нам могут предъявить обвинения. Я знаю, что проиграл, но выведу на чистую воду и Пэм с Дугом. Я рад, что наконец узнал об их любовном гнездышке на Двенадцатой авеню. У нее там, наверное, припрятано много драгоценностей. Пусть у каждого из них тоже не останется ни гроша».

Когда его выводили из офиса, на ум ему пришла еще одна мысль. «Мой брат – убийца. Я – вор. А мой сын – государственный защитник. Интересно, согласится ли он быть адвокатом одного из нас?»

Он не был в этом уверен.

В половине седьмого, осмотрев последнего из маленьких пациентов, Моника отправилась в свой кабинет, где ее терпеливо дожидались детективы Форест, Уилан и Джон Хартман.

– Может быть, перейдем в приемную? – предложила она. – Осторожно, не споткнитесь об игрушки, но здесь у нас просто больше места.

Вернувшись с совещания в фонде Гэннона, она попросила Нэн позвонить Джону Хартману и пригласить его заглянуть к ней в кабинет около шести. В середине дня Нэн доложила ей, что с ней еще раз хотят встретиться детективы Форест и Уилан.

– Я сказала им, что придется подождать до шести часов, и они любезно согласились.

– Придет также доктор Дженнер, – сообщила секретарше Моника.

Довольная улыбка Нэн подсказала Монике, что та в курсе слухов об их с Райаном отношениях.

Нэн прибрала в приемной. Не дожидаясь просьбы, Форест передвинул один из диванчиков так, чтобы все они сидели друг против друга.

– Доктор Фаррел… – начал он.

Зазвонил телефон. Нэн поспешила ответить.

– Это доктор Дженнер, – сказала она.

Моника встала и быстро подошла, чтобы взять трубку из рук Нэн.

– Моника, – сказал Райан, – на автостраде Уэст-Сайд произошло серьезное столкновение. У пострадавшего черепно-мозговая травма. Возможно, мне придется участвовать в операции.

– Конечно.

– Я перезвоню, когда узнаю, сколько здесь задержусь. – Он замялся. – Если не будет слишком поздно.

– Перезвони мне. Не имеет значения, в какое время, – сказала Моника, а потом добавила: – Умираю от любопытства, как там лазанья?

– Наверное, я никогда не смогу ее больше есть. Я позвоню.

Моника положила трубку на рычаг и вернулась в приемную. Джон Хартман пододвинул ей стул. Усевшись, она сказала детективам:

– Рада, что вы здесь. Есть нечто такое, чем я собиралась поделиться с Джоном, но, думаю, хорошо, что смогу поговорить об этом и с вами.

Карл Форест мягко перебил ее:

– Прежде чем мы это обсудим, доктор Фаррел, я с большим сожалением должен сообщить вам, что сегодня утром в Ист-Ривер было обнаружено тело Скотта Альтермана. Есть вероятность, что это самоубийство, но мы склонны считать, что его смерть как-то связана с высказанным им предположением о вашем родстве с семьей Гэннон.

– Скотт мертв? – переспросила Моника. – Боже правый! Но только вчера в это самое время вы считали, что он мог организовать покушение на меня.

Форест кивнул.

– Доктор Фаррел, вчера вы сами сказали нам, что он был сильно вами увлечен. Вы рассказали, что он зашел к вам домой вскоре после того, как вас толкнули под автобус. Но вы не сказали нам о его идее, что вы можете оказаться внучкой доктора Александра Гэннона, а это, конечно, делает вас наследницей значительной части состояния Гэннона.

Моника долго не могла обрести дар речи. Вихрем проносились в ее голове воспоминания о том, что на свадьбе Скотта и своей лучшей подруги Джой она была подружкой невесты. И о том, насколько близка была она с ними обоими, пока не умер ее отец. А потом Скотт начал докучать ей телефонными звонками и страстными электронными письмами.

– Скотт был поверенным моего отца, – тщательно выбирая слова, сказала Моника. – Когда отец неизлечимо заболел и его в конце концов пришлось поместить в дом престарелых, Скотт занимался всеми его делами. Мой отец был приемным ребенком и всегда хотел узнать свое происхождение, найти свою биологическую семью. Он был исследователем, который уже в зрелом возрасте стал консультантом в одной из бостонских лабораторий, основанной доктором Александром Гэнноном. В течение тех нескольких лет, что отец там работал, я училась в медицинском колледже в Джорджтауне.

Она умолкла, вспоминая, как старалась вырваться в Бостон, едва выдавался свободный день или два, и как ее утешало то, что Джой и Скотт часто навещали ее отца.

– Насколько я помню, мой отец вырезал фотографии людей, на которых, как ему казалось, был похож, и интересовался, не родственники ли они, – грустно произнесла она. – Он отчаянно стремился отыскать свои корни. Иногда я его поддразнивала. Незадолго до смерти он зациклился на мысли, что поразительно похож на Александра Гэннона. Скотт относился к этому серьезно, а я нет – до сегодняшнего дня.