Она вскочила и теперь стояла, уперев руки в бока.

— Ты совсем охренел…

— Я треснутый, — спокойно кивнул он. — Так что вали отсюда…

Он больше не обращал на нее внимания. Его только удивляло, почему он раньше не замечал, какой у нее неприятный голос. Каркающий… И сама она похожа на ворону…

Она все верещала что-то, пытаясь его оскорбить и оскорбить Анну, но он молчал. Разве это может оскорбить? Так, мелкое тявканье…

— Слушай, я же просил тебя уйти, — пробормотал он. — Почему, когда кто-то отказывается вам подчиняться, вы покрываетесь такими пятнами и вопите?

— Потому что это… — Она задумалась и брякнула: — Не по-людски…

— А я и не обещал тебе жить по-людски. Так что катись отсюда…

Она замолчала, потом судорожно всхлипнула и схватила свою сумку.

— Знаешь что, Дэн? Я желаю тебе и твоей старой корове поскорее сдохнуть! — прокричала она. — И чтобы у вас родился урод! Такой же, как вы!

— Хорошо, что не такой, как ты.

Он не испытывал угрызений совести. Наоборот — когда она наконец-то ушла, вздохнул с облегчением.

— Единственный человек, чьей добычей я хотел бы стать, этого не хочет… А эти акулы… Боже, как мне надоело быть добычей!

Он прекрасно знал, что в данный момент Наташка уже бежит со всех ног к Юрасику. У них же всегда есть запасной вариант, усмехнулся он. Всегда…

А вот когда любишь, нет никаких вариантов. Только она…

Он вспомнил ее растерянное лицо и в очередной раз обругал себя за ту — ненужную! — откровенность. Сейчас он мог бы к ней пойти. Мог бы. Если бы не сказал ей…

— Все-таки я придурок, — прошептал он. — Хотя бы позвонить ей… Хотя бы услышать ее голос.

* * *

В последнее время у Майка все валилось из рук. И вообще ему иногда казалось, что за горизонтом собирается воронье…

Вообще-то он уже давно не верил в эти заморочки… За свою жизнь он имел возможность убедиться, что удар всегда приходит резко и неожиданно. В спину. И никаких лестниц на небеса он не видел. Или видел, но забыл?

Он снова набрал ее номер, хотя знал стопроцентно — она его пошлет…

В кои-то веки он умудрился встретить в этом серпентарии нормальную деву… И вот, пожалуйста…

— Лиза, — прошептал он в трубку, услышав ее голос. — Лиза, я…

— Миша, — проговорила она. — Я же тебя просила… Зачем ты мотаешь нервы себе и мне? Давай закончим все это. Я прошу тебя…

— Лиза, я тебя люблю…

Она молчала. Потом коротко вздохнула и повесила трубку. Он почувствовал, как сердце сдавило железным обручем тоски. Все кончено. Не будем мотать друг другу нервы… Ах, Лиза…

— Дядя Миша, вас к телефону…

Он поднял трубку. Голос он узнал сразу. И только удивился сухости тона. Значит, что-то случилось…

— Сейчас буду, — сказал он, быстро собрался и спустя пять минут уже отъехал.

* * *

Лиза положила трубку и посмотрела на свое отражение. Это всегда получалось — телефон стоял рядом с зеркалом. Получалось так, что после каждого разговора с ним она не могла спрятаться от самой себя. Сразу, подняв глаза, она упиралась в собственное отражение. А там, еще не успев спрятаться, в глазах жила горечь. Тоска. Боль. Смертельное желание вернуться в тот день, когда все разрушилось… Чтобы постараться куда-нибудь уехать вдвоем. Изменить это чертово «направление пути». Откуда это? Ах да… Снова Миша. «Не изменить направленья пути в ее пределах»… Что-то из даосизма. Интересно, он на самом деле в юности был другим?

Она часто представляла его юным. Таким юным, хайрастым очкариком, каким он себя описывал… С книгой в руках. И в сердце появлялась щемящая нежность, словно через броню его нынешнего увесистого тела все еще проглядывает тот мальчик…

Сейчас она запретила себе думать об этом. Чтобы не родилась снова любовь.

«Впрочем, — горько усмехнулась она, — а она умирала? Это я умерла. От меня-то остались только воспоминания… И то — слабые, как дыхание больного ребенка…»

Кто мог подумать, что все так кончится?

Она уронила голову на руки, пытаясь удержать эти дурацкие слезы, всегда готовые пролиться, стоило только окунуться в прошлое…

«Ведь когда-то мне казалось, что это любовь… Он рассказывал мне про свою юность, и я жадно ловила каждое его слово…»

Ей, девочке нового поколения, те фигуры казались сказочными. Как будто он, Майк, на самом деле все придумывал. Разве мог быть такой вот — Кинг? И рядом с ним — маленькая девочка, хрупкая, отчаянная… Лицо Майка всегда становилось особенным, нежным и грустным, когда он говорил о ней. Сначала Лиза даже ревновала, пока не поняла — это глупо. Девочка-то была из той сказки. Грустной, немного печальной, как мелодия скрипки или гобоя…

За что она его любила? Не за них ли двоих? Словно на нем оставался отсвет их лиц, обращенных друг к другу. Навеки…

Теперь они ушли вместе с Майком. Он увел их. И может быть, она в конце концов простила бы самого Майка, если бы… Он не подарил их еще и ее подруге. Она простила бы физическую измену — она не маленькая… Она все всегда понимала про этот чертов секс, о нем ведь сейчас так много говорят… Только ленивый не обучится. Только наивный не поймет, что это есть самое главное на свете…

Но, когда она начала рассказывать ей про Кинга и Мышку, да еще и сообщила, что пьяный Майк заметил, что она чем-то на Мышку похожа…

Могла ли Лиза объяснить, что это вот больнее всего ударило? Точно Майк сначала подарил ей целое небо, а потом взял да и отнял…

Боль и сейчас была сильной. Она встала, тряхнула головой — светлые кудри рассыпались по плечам, закрывая их.

— Я ведь красивее ее, — сказала она. — Почему?

В дверь позвонили. Она знала, что это Даша. Каждый раз ей хотелось послать ее подальше или хотя бы не открывать ей.

Но она и сама не могла понять, почему после такого предательства не могла этого сделать. Словно теперь их что-то связывало. Или — она однажды поймала себя на том, что жалеет Дашу. «У меня все-таки в жизни что-то было, — думала она, открывая дверь. — А у нее?»

И хотя внутренний голос ехидно напомнил, что, конечно, ничего, кроме ее, Лизиного, мужа, она только улыбнулась.

Ей ведь тоже хотелось частичку чужой любви. Чего же говорить про Дашу?

* * *

Сомов был сибаритом. Превыше всего он ценил уют. И старался сделать свою жизнь как можно более удобной. Еще он любил окружать себя красивыми вещами.

Собственно, все это он имел. Сейчас ему и самому казалось странным, что еще десять лет назад он жил довольно скромно, на небольшую зарплату бухгалтера… Если бы не Танечка! У Танечки был папа. Может, сама Танечка не была красавицей. Может, она вообще потом оказалась порядочной стервой, с капризами, но ее папа был нужным человеком. Именно он устроил Сомова в Хаббард-колледж, и очень скоро карьера Сомова полетела ввысь… Теперь он был самым важным человеком. К его мнению тут прислушивались все.