Я снова встретилась с ней спустя несколько месяцев. К тому времени Граф не только получила место в попечительском совете школы, но и стала его председателем. Мы сидели с ней в кухне и пили чай – редкая возможность при нашей занятости. Она только что привезла детей с вечеринки. Муж Граф уехал в Индию по делам, а ее мать, Джанет Вуд, приехала из Питтсбурга, чтобы присматривать за детьми, пока Граф проводит совещания в школе. Граф говорит своей маме:

– Чувствую, что ты смотришь на меня, как будто я сошла с ума.

Вуд, спокойная женщина семидесяти одного года, смотрит на дочь озадаченно.

– Быть матерью в наши дни не очень-то просто, – продолжает Граф. – Я чувствую, что должна многому научить детей. Есть столько всего интересного, чем бы они могли заняться. Проблема выбора – та еще задача. Я очень беспокоюсь по поводу колледжа. Кажется, люди паникуют, потому что не могут больше вывести для себя формулу успеха.

Вуд качает головой.

– Я не думаю о тебе как о сумасшедшей. Ты замечательная. Я всегда называю тебя лучшей мамой в мире. Но я сама никогда не испытывала такого давления, – говорит она.

Вуд рассказывает, что пару поколений назад матерям жилось легче. В начале 70-х годов прошлого века большинство женщин, которых она знала, сидели дома и воспитывали детей, точно так же как и сама Вуд ушла из школы, где работала учительницей, чтобы ухаживать за новорожденной дочкой. Женщины редко задумывались о правильности своего выбора. Так было принято – и точка.

– Когда ты была совсем крошечной, папа купил тебе калейдоскоп с разноцветными стеклышками, для того чтобы ты лучше развивалась, – вспоминает Вуд. Она отдала Граф и ее сестру на занятия в несколько кружков, но лишь для удовольствия и общего развития, а не для того чтобы их будущее зависело от того, насколько успешно они там занимались.

– Вот этим мы и отличаемся, – отвечает ей Граф, – мы принимаем все эти занятия всерьез. Мальчишки не могут просто так играть в баскетбол, они обязательно должны выигрывать. Конечно, когда вырастут. Но нашим лишь семь и девять. Каждые выходные они просто перегружены спортивными занятиями. А еще движение скаутов, дни рождения, учеба. Все это достаточно серьезно.

Мать кивает ей в ответ. Граф с сестрой росли в Калифорнии. Они с детства спокойно отправлялись гулять по соседним улицам и ближайшему парку. Но даже их свобода не могла сравниться с той, которая была у самой Вуд, когда она была маленькой. Вуд говорит:

– Мы жили почти у подножия горы. Мы брали с собой бутерброды, гуляли по лесу, играли у ручья, забирались в Пещеру мертвеца, и никто даже не думал беспокоиться. Мне кажется, это позор, что дети не могут так жить сейчас.

Мне стало понятно, что культ всепоглощающего материнства основан на чувстве вины, страхе и двойных стандартах. Начнем с чувства вины. Почему так много работающих матерей, три четверти от общего числа, думают, что они не проводят достаточно времени с детьми? Возможно, потому что окружающие постоянно это им говорят. Я много читала, что они «бросают своих детей», «оставляют на попечение воспитателей» или, как писал один консервативный журналист, «относятся к ним как к домашним животным»{305}. Сьюзен Чира[46]написала в 1998 году книгу A Mother’s Place («Место матери»), где она привела примеры броских газетных заголовков, которые только укрепили такое восприятие в обществе: «Миф о хорошо проведенном времени – как мы обманываем своих детей», «Может ли ваша карьера повредить детям?», «Дети после уроков: головная боль работающих родителей»{306}. В 1999 году Билл Клинтон выступил с речью, где посетовал, что родители проводят с детьми на двадцать два часа в неделю меньше, чем это делало предыдущее поколение в 60-х годах ХХ века{307}. А несколькими годами ранее консервативный фонд «Наследие» опубликовал статью, где говорилось, что «самой большой бедой детей стала нехватка времени и внимания со стороны родителей»{308}.

Но если исследования показывают, что это совсем не так и матери на самом деле проводят все больше и больше времени с детьми, причем достаточно насыщенно, то почему столько людей верит в эти сказки?

Многие – исключительно на основании стереотипа. А на других повлияли результаты исследования, проведенного не кем иным, как моим старым знакомым Джоном Робинсоном из Университета Мэриленда, который настаивает, что у женщин есть тридцать часов свободного времени в неделю. В 90-х годах прошлого века Робинсон заявил, что в 1985 году, по сравнению с 1965 годом, количество времени, проводимого матерями с детьми, упало на целых 40 %. Средства массовой информации буквально сошли с ума: они процитировали эту статистику в более чем пятидесяти статьях и нескольких книжных изданиях, осуждая «вечно отсутствующих» матерей, оставивших без присмотра детей, что, по их мнению, привело к тяжелым последствиям для общества{309}.

Но была одна проблема. Статистика оказалась неверной.

Робинсон быстро внес исправления. Журнал U. S. News & World Report опубликовал масштабное расследование под названием «Родители в самоволке», где, в частности, говорилось: «Рассказы о дефиците времени родителей – плод ошибок и непонимания»{310}. Прошли годы, но однажды опубликованная неправильная статистика все еще будоражила умы консерваторов. Робинсон даже пожаловался в книге Энн Криттенден[47]The Price of Motherhood («Цена материнства»), что его ошибка была использована теми политиками, кто старался «вернуть женщин к плите»{311}. Но ущерб уже был нанесен. Современные хронометрические исследования показывают, что матери сегодня проводят гораздо больше времени с детьми по сравнению с показателями 1985 года{312}. Они выкраивают это время за счет сна, ухода за собой и, конечно, личного свободного времени.