В сто двадцать первом проживал Исайя Жидро, отец Бренды, второй жены дядюшки Холлиса. Женат дядюшка был четыре раза. Первая и третья его бросили, Бренда умерла от тифа, а лет пять назад Холлис и его четвертая вроде как оба друг в друге разочаровались. Холлис говорил Лютеру, что скучает по Бренде, частенько ох как скучает, но иногда не меньше скучает по ее отцу, так-то. Еще в пятом году Исайя Жидро подался на восток, дабы присоединиться к Ниагарскому движению доктора Дюбуа ,[53]но выяснилось, что они с Холлисом поддерживают связь до сих пор.

Дверь отворил поджарый человечек в темном шерстяном костюме, в жилете и при синем галстуке в мелкий белый горошек. Его коротко стриженные волосы уже подернуло сединой; сквозь круглые очки смотрели ясные, спокойные глаза.

Он протянул руку:

— Должно быть, вы Лютер Лоуренс.

Лютер пожал ее:

— Исайя?

— Мистер Жидро, если вас не затруднит, юноша.

— Мистер Жидро, да, сэр.

При небольшом росте Исайя отнюдь не казался маленьким. Он стоял очень прямо, сложив руки на пряжке ремня, а глаза были прозрачные-прозрачные, и что в них — непонятно. Такими может смотреть ягненок, нежась в последних лучах летнего солнышка. Или лев, который ждет, пока ягненок уснет.

— Полагаю, у вашего дяди Холлиса все благополучно? — Он повел Лютера по парадному коридору.

— Точно, сэр.

— Как там его ревматизм?

— Днем ужасно ломит колени, а так он в отличной форме.

Исайя обернулся на него через плечо, подводя к широкой лестнице:

— Надеюсь, он больше не собирается жениться.

— Похоже, что так, сэр.

Лютер никогда раньше не бывал в богатых особняках. Внутри все оказалось куда красивей, чем в домах на Детройт-авеню: тяжелые люстры, балки из темного эвкалипта, французские диваны и всякие там канапе. Главная спальня помещалась у семьи Жидро на верхнем этаже, а на втором обнаружились еще три, к одной из которых Исайя и подвел Лютера, открыв дверь ровно на столько секунд, чтобы тот успел бросить на пол свою сумку. Лютер успел разглядеть бронзовую кровать, ореховый шкафчик с фарфоровым умывальным кувшином наверху, но тут Исайя заторопил его обратно.

Исайе и его жене Иветте принадлежало все это строение — три этажа да «вдовья дорожка» [54]на крыше, с которой можно озирать всю округу. Саут-Энд, как уяснил себе Лютер по описаниям Исайи, был чем-то вроде процветающего Гринвуда: негры здесь выкроили себе местечко, где в ресторанах подавали их еду, а в клубах играли их музыку. Исайя рассказал Лютеру, что весь район появился из-за необходимости где-то селить слуг богачей с холма Бикон-хилл и с залива Бэк-бей, и все здешние строения, все эти одноквартирные домики красного кирпича и пузатые шоколадные особнячки, — такие миленькие именно потому, что прислуга из кожи вон лезла, лишь бы подладиться под стиль хозяев.

Они спустились в гостиную, где их поджидал чайник.

— Ваш дядя очень вас хвалит, мистер Лоуренс.

— Да ну?

Исайя кивнул:

— Он говорит, у вас некоторое брожение в крови, но рассчитывает, что когда-нибудь вы остепенитесь и станете достойным человеком.

Лютер не смог придумать, что на это ответить.

Исайя потянулся к чайнику, налил им обоим, передал Лютеру его чашку. В свою чашку Исайя капнул капельку молока и принялся ее медленно размешивать.

— Дядя много вам обо мне рассказывал? — спросил он.

— Только про то, что вы отец его бывшей жены и что вы входили в «Ниагару» вместе с Дюбуа.

— С доктором Дюбуа. Верно.

— Вы его знаете? — спросил Лютер. — Доктора Дюбуа?

Исайя кивнул:

— Я с ним близко знаком. Когда НАСПЦН решила открыть свое отделение в Бостоне, он предложил мне его возглавить.

— Это ведь какая честь, сэр.

Исайя кивнул, лишь чуть-чуть двинув головой. Бросил кусок сахара в чашку, размешал.

— Расскажите мне о Талсе.

Лютер налил молока в чашку и сделал маленький глоток:

— Сэр?..

— Вы совершили там преступление, не правда ли? — Он поднес чашку к губам. — Холлис не соизволил уточнить, в чем это преступление заключалось.

— Тогда, при всем к вам уважении, мистер Жидро… я тоже не стану уточнять.

Исайя пошевелился в кресле, одергивая штанину, чтобы она прикрыла верхнюю часть носка.

— Ходили слухи о перестрелке в одном сомнительном ночном заведении в Гринвуде. Вам об этом, случайно, ничего не известно?

Лютер встретился с ним глазами. И ничего не ответил.

Исайя сделал еще один глоток:

— У вас был выбор?

Лютер смотрел на ковер.

— Мне повторить вопрос?

Лютер не сводил взгляда с ковра. Тот был сине-красно-желтый, все цвета переплетались. Видать, дорогая вещь. Сколько всяких узоров.

— У вас был выбор? — Голос у Исайи не дрогнул, как и чашка.

Лютер поднял на него глаза и опять ничего не сказал.

— И все же вы убили своих собратьев.

— Зло не разбирает, кто собратья, а кто нет, сэр. — Лютер опустил чашку на столик, рука у него тряслась. — Зло просто норовит все вокруг себя испоганить, пока все не пойдет наперекосяк.

— Вот, значит, как вы определяете зло?

Лютер обвел глазами комнату — такую изысканную, изысканней, чем в лучших домах на Детройт-авеню.

— Если с ним повстречаешься, сразу поймешь, что это оно и есть.

Исайя отхлебнул чаю:

— Есть мнение, что зло творят убийцы. Вы согласны?

— Согласен, есть такое мнение.

— Вы совершили убийство.

Лютер не ответил.

— Следовательно… — Исайя простер руку.

— При всем моем уважении… Я не говорил, что я что-нибудь совершил, сэр.

Какое-то время они сидели молча, за спиной у Лютера тикали настенные часы. Вдали, в нескольких кварталах, загудел автомобиль. Исайя допил чай и поставил чашку обратно на поднос.

— Позже вы познакомитесь с моей женой Иветтой. Мы недавно приобрели здание в нашем районе под контору НАСПЦН. Вы будете там работать на общественных началах.