Карьеры в армии Вайсенбергер не сделал – в плен угодил в звании вице-фельдфебеля. Так как он по своей наивности выложил русским, что, мол, полтора месяца служил охранником лагеря советских военнопленных, ему впаяли 25 лет и отправили в Воркуту. Два года он промучился в шахте. Потом его на большом транспорте доставили в Сталинград. Но было уже поздно. Тяжелая работа и суровый северный климат надорвали сердце, и бывший вице-фельдфебель сразу же по прибытии в Сталинград загремел в госпиталь. Здесь он лежал, пытаясь, по возможности, использовать все преимущества, даруемые лечебным учреждением. Время от времени его посылали выполнять легкие работы. Но уже после двух часов чистки картофеля пульс у него подскакивал до 120 ударов, и он вынужден был возвращаться в барак. Жалоб он не высказывал и не без юмора воспринимал свое состояние. Этот человек прямо излучал сияние, благотворно действующее и на других больных.

С кровати, стоявшей рядом с кроватью Вайсенбергера, доносились стоны. Стоило мне услышать их, как у меня мороз по коже шел. Вайсенбергер в такие минуты умолкал и смотрел на своего страждущего соседа. Когда сосед стонал громче и становилось ясно, что он на самом деле мучается, Вайсенбергер, ухмыльнувшись, говорил:

– Вы особо на него внимания не обращайте. Это Рихард. Он все время стонет, хотя все с ним не так уж и страшно.

– Кто такой Рихард? – поинтересовался я.

– Тоже прибыл из Воркуты, – пояснил Вайсенбергер. – Там он тоже стонал. Дело в том, что он здесь изнывает от скуки. И вот когда он желает общества, начинает стонать. Чтобы на него обратили внимание. Рихард – еще тот экземплярчик, – продолжал Вайсенбергер. – Можно сказать, он и сам виноват в своем состоянии. В свое время он здорово нагрешил. А теперь пришло время расплачиваться. Он в Воркуте был на должности начальника смены, рукоприкладства не чурался. Бывало, врежет своему же товарищу по уху за просто так. Кое-кого и до смерти довел. Не останавливался ни перед чем, лишь бы побольше рублей огрести. А вдруг его самого зацепило – парализовало. Не мог ни ходить, ни вообще двигаться. Половина тела парализована, да и вторая еле-еле душа в теле. Его нужно было кормить, без ухода он не обходился. Но в общем здоровье у него крепкое, крестьянское. Он как был злющим, таким и остался, вот только людей колотить невмоготу стало. Но вот стонать это мы можем. Как только он понял, что своими стонами привлекает чье-то внимание, пользуется этим. Вы еще убедитесь, когда наступит время отбоя. Вот тогда и начнет.

Меня это не пугало. Я чувствовал себя настолько усталым и ослабевшим, что не сомневался, ничьи стоны меня не тронут. Буду спать как убитый. Приятное чувство защищенности снизошло на меня, едва я оказался в этой палате или бараке. Ни тебе командиров, ни построений, ни «обязанностей», ни ругани. Одно меня волновало: что решит врач? Каким будет его заключение? Так ли будет, как говорил Карл Борк, или меня уже завтра отошлют назад в лагерь, где я – тут уж точно сомневаться не приходилось – подохну как собака?

Было уже темно, и я спросил Вайсенбергера, сколько времени.

– Для вас самое время поспать хорошенько, – заботливо посоветовал он. – А сон вам как воздух нужен, это по вам видно. Ничего интересного здесь больше не предвидится. Я скоро тоже улягусь. В постельке уютнее всего. Так что спокойной вам ночи!

Бывший вице-фельдфебель забрался под одеяло и вскоре погрузился в мир снов.

Усталость и заразительный храп моего коллеги по палате Вайсенбергера быстро сморили и меня, хотя сквозь сон я услышал, как глубоко вздохнул Рихард. Свет притушили, в бараке стояла тишина, если не считать вздохов больных и шаркающих шагов тех, кому приспичило сходить в уборную. Рихард исполнял свою арию пьяниссимо. Вайсенбергер ничуть не приврал.

И снова тяжкий вздох Рихарда. Если бы я за все эти годы не наслушался криков, стонов и вздохов и всего чего угодно, издаваемые Рихардом звуки повергли бы меня в шок. Неужели это болезненное завывание, нечто среднее между вздохом и стоном, по сути своей акт насилия, было лишь средством самоутверждения, невзирая даже на немощь? Не было ли это воплем исстрадавшейся и покинутой всеми души?

Впрочем, мне не дали возможности вдуматься в это. Драма продолжалась. Озлобленные, заспанные голоса проклинали стонущего. Старший барака, бодрый молодой немец, энергично и, должен сказать, с пониманием призвал к тишине и присел к Рихарду на койку.

– У тебя что-нибудь разболелось, Рихард? – тихо осведомился он.

Рихард ничего не ответил.

– Тогда соблюдай тишину и не мешай другим спать! – предупредил старший. – Если все вдруг начнут стонать и вздыхать…

Палата успокоилась, и старший пошел ложиться. Но Рихард снова испустил мучительно долгий вздох. И тут все вдруг зашумели. Больные во весь голос требовали тишины, проклиная Рихарда. Один здоровяк с виду вскочил с постели и, сжав кулаки, поспешил к койке Рихарда.

– Я сейчас прибью тебя! – остервенело выкрикнул он и уже готов был броситься на Рихарда с кулаками. Но тут подоспел старший барака и, крепко ткнув его кулаком в бок, заставил отойти.

– В кровать и спать! – приказным тоном, но не теряя выдержки произнес старший. – А тебя, Рихард, мы сейчас выставим за дверь. На часик. Там можешь выть сколько угодно.

И, взяв его за плечи, повел к выходу из палаты. Остальные удовлетворенно зароптали. Эта сцена выбила меня из колеи, и я долго не мог заснуть. Какое-то время, мучимый любопытством и жалостью к бедняге, я тихо выскользнул из постели и пробрался к отшельнику. Укрытый одеялом Рихард – воплощение всех горестей света, сидел, сгорбившись, опираясь на подложенные подушки, уныло и, как мне показалось, злобно смотрел на меня.

Но мне хотелось как-то успокоить его.

– Знаешь, Рихард, – хрипло заговорил я, присев на корточки рядом с ним. – Может, хватит? Почему ты людям спать мешаешь? Почему все время кричишь?

– Я хотел бы не кричать.

– Другие не могут заснуть, – продолжал выговаривать ему я. – А если бы все сразу устроили концерт? Что тогда? Знаешь, что будет, если ты не перестанешь? Они когда-нибудь прибьют тебя.

– Нет, нет, никто меня не прибьет, – испуганно прошептал Рихард. – Я не буду больше кричать.

Я, довольный собой, поднялся и уже повернулся, чтобы идти в барак.

– Эй, приятель! – крикнул мне вслед Рихард.

Я вернулся и снова присел на корточки.

– Скажи старшему, чтобы он проводил меня к кровати, – попросил Рихард. – Я больше не буду кричать.

Я покачал головой:

– Час просидишь тут. Я не могу вмешиваться в дела старшего. Но завтра попроси врача, чтобы тебе дали снотворное. Будешь спать, как и все остальные. Ничуть не хуже. – Да я и рад был бы принять снотворное, – хрипло согласился Рихард. – Только мне не дают. Может, ты достанешь?

– Попробую, – обещал я. – Завтра я переговорю со старшим.