Кэйди повернулась кругом.

— Что? — спросила она угрюмо.

— Он принял меня за Голта из-за «кольтов». Вытащив из кобуры револьвер с перламутровой рукоятью, Джесс попытался всунуть его ей в руки.

— Видишь гравировку с орлом? Сделано на заказ в Мексике. Такая пушка — большая редкость.

— У Голта была такая?

— Да. Нет.

Джесс крепко потер переносицу.

— Это и есть пушка Голта. Я… я ее приобрел.

— Каким образом?

Он не ответил, и она опять презрительно засмеялась.

— Можешь не повторять. Ты не вправе об этом рассказывать.

— Так и есть, Кэйди. Я сказал бы тебе, если бы мог, но… я не могу.

— Надо же, какой ты честный! Настоящий хозяин своего слова. — Эти слова вогнали его в краску.

— Значит, с глазами у тебя все в порядке и со слухом тоже, и руку тебе никто не прострелил.

Он попытался улыбнуться.

— Все верно. Я цел и невредим.

Кэйди не ответила на его улыбку.

— Да к тому же еще горд и доволен собой. — Она повернулась и пошла прочь. Несчастный, убитый, пристыженный Джесс последовал за ней. Вообще-то он не считал свое ремесло постыдным: люди, у которых он брал деньги, были подонками и не заслуживали лучшей участи. Но и гордиться тоже нечем. Кэйди видит в нем самозванца, дешевого афериста. Труса.

— Погоди, милая. Неужели ты не хочешь даже попытаться меня понять?

— Я тебя отлично понимаю.

— Послушай…

Они подошли к ее двуколке. Кэйди уже поставила ногу на подножку, но Джесс удержал ее за руку и не дал подняться на сиденье.

— Когда я начал носить повязку, люди буквально засыпали меня деньгами со всех сторон. Честное слово. И все они были жуликами, бандитами, психами худшего толка. У каждого совесть была не чиста.

Что я должен был делать? Возвращать деньги обратно? Да кто бы на моем месте…

— Черни! — вдруг перебила его Кэйди. — Это ты заставил его уехать из города!

— Конечно, я. Кстати, о мошенниках…

— Кстати, о мошенниках. Ты и у него вымогал деньги! Сколько ты с него взял? Небось целую кучу огреб, да? О, Джесс…

Она покачала головой, глядя на него чуть ли не с жалостью. — Он-то, конечно, мошенник, тут спору нет. Ну а ты? Чем ты лучше его?

И отбросив его руку, Кэйди вскочила на сиденье и принялась разбирать вожжи.

— Нет, погоди, Кэйди. Ну прошу тебя, не покидай меня. Ты злишься, и у тебя есть на то все основания. Я должен был раньше во всем тебе признаться.

— Верно. Почему же ты этого не сделал?

— Потому что знал, что ты все воспримешь именно так. И еще…

Джесс провел большим пальцем по растрескавшейся коже постромки.

— Мне нравилось быть Голтом, — смущенно признался он. — Мне было приятно, что при первой встрече ты немного испугалась меня. А потом перестала бояться.

Он криво усмехнулся.

— Ну… ты же понимаешь. Стала бы ты обращать на меня внимание, если бы я не был опасным преступником?

— Стала бы.

Джесс быстро вскинул голову, но надежда, которую ее слова вселили в его сердце, мгновенно испарилась: глаза Кэйди светились мрачной безнадежностью.

— Нет, подожди… Ну, пожалуйста, не торопись, подумай еще раз!

Она попыталась выдернуть у него вожжи, но он силой удержал их в руке.

— Ты сердишься, я это понимаю. Но прошу тебя, Кэйди, не зачеркивай все, что у нас было. Не надо рубить сплеча, я тебя очень прошу. Просто не торопись, обдумай все еще раз хорошенько, ладно?

Кэйди скептически поджала губы.

— Вряд ли я когда-нибудь изменю мнение о тебе, Джесс Воган. Пока ты был Голтом, ты, по крайней мере, следовал каким-то правилам. У тебя был кодекс чести — поганый, конечно, но все-таки лучше, чем совсем ничего.

— Э, нет, у меня есть свои правила!

— Ну, разумеется! Корысть и обман.

— Обман? Я никогда никого не обманывал. Просто я…

— Ты обманывал меня.

Тут ему нечего было возразить.

— Я собирался все тебе рассказать, — промямлил он жалобно.

— Так я тебе и поверила!

— Ну, Кэйди, перестань…

— Это ведь не какой-нибудь невинный розыгрыш, Джесс. Есть такое понятие, как доверие, как… порядочность между людьми, которые… вместе спят, — договорила она сквозь зубы.

В глазах у нее стояли слезы, и Джесс понял, что она собиралась назвать их отношения как-то иначе.

— У меня нет никаких оправданий, кроме одного: я не хотел тебя терять.

Но он уже потерял ее; это происходило прямо у него на глазах.

— Кэйди?

— Что?

На душе у него и без того было тошно, и все же он решил задать самый страшный вопрос.

— Ты считаешь меня трусом?

Ее щеки вспыхнули румянцем, она схватилась рукой за шею, словно у нее болело горло. Тихим, напряженным голосом она сказала:

— По правде говоря, я просто не знаю, как еще это назвать.

Джессу хотелось заплакать вместе с ней. Никогда в жизни ему не было так стыдно.

— Ну что ж, — проговорила Кэйди после бесконечной паузы, — пока, Джесс.

— Пока.

Но он так не двинулся с места.

— Кэйди?

— Что?

—Ты не подбросишь меня до города? Она отрицательно покачала головой.

— Я всю дорогу сюда прошел пешком, у меня ноги болят. Ну, пожалуйста, подвези меня…

На самом деле ему нужно было выиграть время.

— Будь ты проклят, Джесс… — Теперь она была в ярости оттого, что он испортил ее полный достоинства уход.

— Ладно, садись. Только давай поживее, черт бы тебя побрал!

Кэйди подвинулась на сиденье, и Джесс залез в двуколку рядом с ней.

— И не вздумай морочить мне голову разговорами. Скажешь хоть слово — и я тебя тут же высажу, ясно?

Кэйди ловко развернула кобылу (она вообще здорово умела обращаться с лошадьми, и это ему в ней особенно нравилось), и они рысцой тронулись по длинной, закругленной подъездной аллее Речной фермы обратно к дороге.

Джесс последовал совету и хранил благоразумное молчание. Да и что еще он мог сказать? В груди у него поселилось ощущение безнадежности. Так стоит ли самому рыть себе могилу? Стоял серый, тусклый, безрадостный день. Тяжелые облака низко ползли по небу. Джесс отвернулся от Кэйди и молча уставился на запыленные придорожные цветы и кустарники, проносившиеся навстречу повозке. Он сам себе казался зачумленным.