— Но ведь это был фюрер… — тоже внимательно рассматривал носки своих ботинок коммодор.

— Честно признаюсь, что, когда я сказал, что представлю вас к чину контр-адмирала, фюрер своего «да» не произнес.

— Но ведь это — фюрер! — наконец-то поднял глаза Штауф.

— И главное не в том, чтобы он сказал свое спасительное «да», а чтобы мы не услышали его убийственного «нет».

— Потому что это было бы решением фюрера! — щелкнул каблуками коммодор.

— И мы его не услышали. По крайней мере, сегодня. Вы подготовили доклад о походе?

Штауф подошел к столу и протянул гросс-адмиралу два листика с отпечатанным на пишущей машинке текстом.

— Это не доклад, коммодор, — пробежал взглядом по тексту Дениц. — До этого разговора с фюрером, я, возможно, и принял бы его, но теперь — нет.

— Однако никаких особых происшествий в «стае» не было. И потом, от меня всегда требовали краткого доклада. Правда, кое-что потом приходилось излагать в устном докладе, который оставался между нами, так сказать, в узком кругу.

— Мое объяснение отказа вы уже слышали, коммодор. Постарайтесь быть столь же многословным в своем письменном отчете, как в разговоре со мной. Только более аргументированным. А если говорить проще… Изложите все, что вы знаете о «Базе-211», — ритмично ударял кулаком в стол главком Кригсмарине. — При этом меня совершенно не интересует, кто из моряков проклинал тот день, когда оказался на субмарине, я и сам не раз проклинал его; и кто посылал к чертовой матери гросс-адмирала Деница вместе с его «Фюрер-конвоем» и самим фюрером. Меня интересует — что происходит на «Базе-211».

— Но мы были только у причалов. Вглубь подземелий нас не пускали.

— Вы обязаны, — не стал выслушивать его оправдания Дениц, — изложить все, что видели, все, что слышали, все, что предполагаете, и даже все то, что вам привиделось, причудилось, померещилось, приснилось или пригрезилось в горячечном бреду… Главное, чтобы все это происходило в водах Южной Атлантики, во время пребывания у берегов Антарктиды. Вы все поняли, коммодор?

— Если бы я не слышал вашего разговора с фюрером, то наверняка признался бы, что так ни черта и не понял. Но ведь я действительно был свидетелем этого разговора.

Гросс-адмирал положил его доклад на край стола и произнес:

— Свидетелей подобных разговоров обычно убирают самым жесточайшим образом. Но вас я пощажу. Сейчас одиннадцать двадцать утра. В пятнадцать ноль-ноль жду вас с самым обстоятельным докладом. Времени, как видите, у вас предостаточно.

И не успел коммодор оставить кабинет, как гросс-адмирал нажал на кнопку переговорного устройства и услышав голос своего адъютанта, приказал:

— Начальника Антарктического отдела оберштурмбаннфюрера Лигвица — ко мне.

Февраль 1939 года. Перу.

Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Микейрос достал из кармана плоскую серебряную табакерку и, не сводя глаз с Оранди, начал медленно набивать свою трубку. В мире миллионы людей, имена которых ничего не говорят жителям Анданачи и всех остальных городов этой благословенной страны. Что из этого? Разве его вилла должна служить приютом только для знаменитостей?

Правда, иногда у него действительно бывают люди по-настоящему известные. Мог ли он, например, забыть, что в свое время почти всю ночь провел у камина с поэтом Пабло Нерудой?

Сам Микейрос никогда не увлекайся поэзией. Да в тот вечер Пабло и не прочел ни одного стихотворения. Просто они сидели, курили трубки и грелись у огня — это было в один из тех холодных, влажных осенних дней, когда более или менее уютно чувствуешь себя только возле камина или очага, — и говорили о горах, о людях, которых эти горы одновременно и разделяют, и соединяют; о душевной и физической зрелости, да еще о старости, которая всегда подкрадывается неожиданно. И, конечно же, о таинственных каменных плитах с пиктограммами.

Именно Пабло назвал эти плиты забытыми письменами» поскольку, создав их, люди затем умудрились забыть самих авторов, историю появления рисунков и вообще разучились понимать назначение этих посланий седой древности.

Да, тот вечер с Пабло остался в его памяти как один из немногих по-настоящему счастливых вечеров, проведенных в «Андском Гнездовье». И память о нем хранят три сборника стихов Пабло с его автографами. Это были экземпляры первого его сборника «Сумерки», второго «Риск бессмертного человека» и первый том книги «Местожительство — Земля».

Прочтя в течение следующей ночи все три книжки Пабло, Микейрос наутро записал в своем дневнике: «Я счастлив: в моем доме, у моего камина провел ночь Великий Поэт Анд».

— Все же мне хотелось бы узнать, сеньор Оранди, что, какой случай привел вас, чужестранца, в горы.

— Случайно в Анды не попадают. Всегда существует цель. Но что касается вашей виллы, то сюда меня загнал ливень. Промок, как видите, до нитки. Хотелось бы согреться, если будете столь любезны. Ясное дело, я мог бы добраться и до городка…

Доктор Микейрос еще раз окинул его взглядом и лишь теперь обратил внимание, что путник-то появился в горах без рюкзака, альпинистского снаряжения и вообще без вещей. Правда, на боку у него висела прикрепленная к широкому ремню кожаная сумочка, похожая на те, которые любят носить местные индейцы, но и она казалась совершенно пустой.

Это открытие заставило Микейроса еще раз задаться вопросом: «Кто же этот человек: альпинист, оставивший вещи в укромном уголке у подножия, или бродяга, умудрившийся нарушить законы многих стран и теперь ищущий пристанища в таких вот отдаленных жилищах и селениях, куда редко наведывается полиция?» Тем более что на прямой вопрос о том, что привело его сюда, гость так, по существу, и не ответил.

— Было бы неучтиво с моей стороны, если бы вам пришлось вот так, промокшему, брести обратно в городок, — сказал он, закуривая трубку. — Прошу в дом. Надеюсь, хозяйка накормит нас и даст по стакану старого вина.

— Хозяйка? Мне сказали, что вы живете здесь в одиночестве, — оглянулся Оранди на «Андское Гнездовье», — что-то вроде горного волка-одиночки.

— Волк-одиночка — скорее качество характера, нежели реальность бытия.

— Почти согласен. Хотя и реальность бытия — тоже.

— А хозяйкой этого дома является сеньора Оливейра. Впрочем, ваши слова свидетельствуют о том, что вы достаточно хорошо знали, к чьему дому приведет вас эта дорога.

— Естественно, — невозмутимо согласился Оранди. — Хотя и не имел удовольствия знать вас в лицо. Кроме сеньоры Оливейры, в доме есть еще кто-нибудь?

Микейрос уже направился к жилищу, но, услышав вопрос гостя, остановился.

— Вам крайне необходимо знать это? Вас что-то беспокоит? — сухо спросил он.

Все, кто наведывался сюда до сих пор, считали необходимым немедленно и как можно подробнее рассказать о себе, чтобы хозяин знал, с кем он имеет дело, и не задавал лишних вопросов. Однако сеньор Оранди, или как там его на самом деле, с откровениями явно не торопился. Это не то чтобы совершенно не нравилось Микейросу, однако излишне интриговало. А разгадывать подобные загадки он не любил. Достаточно с него тех, которые порождали самим своим существованием плиты с забытыми письменами.