Но радоваться было еще рано, как вспоминал Леонид Осипович: «По предварительному уговору, моей обязанностью было написать только декорацию. Сама же постановка оперы – реквизит, костюмы и прочее, была возложена на Ленского и брата председателя общества Быковского. Когда я пришел на генеральную репетицию, моему ужасу не было предела – Боже мой, что я вижу! Декорация уже висит, а на авансцене стоят два новеньких, только что из магазина присланных мольберта-треножника в стиле «рококо», и на одном из них стоит не то фотография, не то гравюра – с Дрезденской Мадонны! Бросился искать Быковского, бесполезно. Я помчался в Училище живописи, разыскал там два-три подходящих под старину мольберта и просил срочно переслать их в Благородное собрание, ибо на другой день уже должен был состояться спектакль!.. За кое-какой, но настоящей ренессансной мебелью, вроде кресел и табуретов, я полетел к Савве Ивановичу Мамонтову, зная, что у него-то найду желаемое. Мамонтов только что вернулся с генеральной репетиции описываемой постановки и был не в духе, когда я вошел к нему в кабинет. Я рассказал ему, в чем дело, в какой ужас я пришел, увидав на сцене эти два новеньких мольбертика и эту мещанскую мебель у «Рафаэля»! Я попросил у него разрешения взять несколько подлинных ренессансных кресел и табуреток.»

Между ними произошел такой диалог:

– Я сейчас оттуда… и все видел сам. Ничего не дам! Вы за все ответственны – раз Вы пишете декорацию.

– Да, что Вы, Савва Иванович! Вот на афише ведь сказано, что я пишу декорацию, а постановку поручили Ленскому и Быковскому. Стало быть, сценарий, мебель, костюмы и пр., – это все на их ответственности.

– Все равно! Художник, писавший декорацию, отвечает за все! Я Вас «разделаю» в газетах! Я «бросаю Вам перчатку»!

(Не без улыбки) – Пожалуйста, Савва Иванович, сколько угодно «разделывайте», я подымаю Вашу «перчатку».

Табуретки, кресла и все прочее Леонид Осипович получил, и тем закончилась их «дуэль». Из следующих страниц воспоминаний Л. Пастернака об этой встрече с С. Мамонтовым: «как я узнал, Мамонтов очень не любил Аренского и его музыку, и у него с ним были какие-то музыкальные «счеты», которых он ему простить не мог, к тому же был приглашен не тот дирижер для «Рафаэля», которого хотел Мамонтов. Словом, я чуть не попал в «козлы отпущения», но, к счастью, все вовремя выяснилось и кончилось прекрасно… Савва Иванович был промышленник нового типа, всесильный, властный и неимоверно энергичный строитель железных дорог. Впоследствии он попал под суд, был оправдан и освобожден… Только за то хотя бы, что он открыл Шаляпина, можно простить ему все».

* * *

Обаяние личности Александра Вениаминовича Бари раскрывалось в его особой любви к детям. Его именем называли внуков и правнуков. В домах потомков обязательно были его портреты. Для них Александр Вениаминович был моральным эталоном.

Александр Вениаминович Бари с Зинаидой Яковлевной. 1910 г.

А. Бари до самозабвения любил детей и семью. Видимо, эти качества он унаследовал от матери, которую боготворил, но об отце не вспоминал. Он на спор мог попросить на руки малыша у любой незнакомой мамаши, и дети тянулись к нему, а матери обижались до слез. Александр Вениаминович говорил, что единственно, кому он в жизни завидовал, так это кормящей матери. Фотографии жены и детей всегда носил с собой. При случае торжественно доставал кожаный складень и предлагал посмотреть его самое дорогое сокровище. Окружающие были заинтригованы, думали, что увидят новый патент или потрясающий контракт, но их взору представлялись семейные фотографии. Александр Вениаминович искренне смеялся над их недоумением.

По воспоминаниям правнука, Г. Б. Ефимова: «Один из родственников со стороны Зинаиды Яковлевны, Кохманский Валентин Симфарионович, дослужившийся до чина генерала, был мужем Екатерины – сестры Зинаиды Яковлевны. Он приходился тестем Юлиану Игнатьевичу Поплавскому и дедом поэту Борису Поплавскому.[101] Имея довольно высокий чин и очень скверный характер, он мог швырнуть чем-нибудь в подчиненных. Дома позволял себе кидаться посудой за обедом. Вообще любил поскандалить перед родственниками или подчиненными. Но постоянно жаловался, что вот «в присутствии Александра Вениаминовича он почему-то не может устроить привычного скандалу». «Не получается», поэтому не любил такого родственника, при котором приходилось отказываться от своих привычек».

Проходили годы, дочери стали не только благовоспитанными барышнями, но и яркими личностями, а вот сыновья не унаследовали от отца ни жизненной энергии, ни таланта. Александр Вениаминович сознавал это и иногда огорчался до слез, внутренне он очень переживал, что никто из детей не сможет продолжить его дело.

Семья была лютеранской, внешняя обрядность соблюдалась, но к вопросам вероисповедания в семье относились спокойно, без истовости.

Комплекс евангелическо-лютеранской церкви Святых Апостолов Петра и Павла, что рядом с Исторической библиотекой в Старосадском переулке, построен в 1903 г. (архитекторы А. Е. Вебер, В. А. Коссов, Ф. О. Шехтель). Проект покрытия верхних сводов был разработан в проектной Конторе фирмы А. Бари под руководством В. Шухова, а строительство было завершено на пожертвования Александра Вениаминовича. Здесь размещались классы мужской и женской гимназий (Peter-Schule), школа для глухонемых и слепых детей. А. Бари был прихожанином этой церкви. Пастор Д. Дитрих был частым и желанным гостем в его доме, где старшим детям читал Библию и Евангелие, крестил новорожденных.

Александр Вениаминович умер б апреля 1913 года после операции, не приходя в сознание. Похороны состоялись 8 апреля, похоронен он был на Введенском (Немецком) кладбище рядом с могилой матери.

Из газеты «Русское слово» 1913 г.:

«Инженер

Александр Вениаминович Бари

После непродолжительной, но тяжкой болезни скончался в ночь на б апреля, о чем жена, дети и внуки извещают родных и знакомых. Вынос тела из квартиры (Архангельский пер.; соб. дом) имеет место быть в понедельник, 8 апреля в 1 1/2 час. дня. Отпевание в евангелическо-лютеранской церкви св. Петра и Павла в 2 час., погребение на Введенских горах».

В некрологах разное писали о его гражданской принадлежности. Появлялись заголовки: «Русский иностранец», «Русский американец». Но в одном сходились писавшие – широко освещались его заслуги перед Россией, анализировались успехи фирмы, были отзывы как о человеке добропорядочном.

С такой единодушной скорбью православная первопрестольная столица оплакивала доселе только одного лютеранина – известного благотворителя и бессеребренника, «Святого доктора» Федора Петровича Гааза… Как известно, «о мертвых – или хорошо, или ничего»! Но об А. Бари «хорошо» писали и при его жизни. В отчетах после командировки в США в 1876 году преподаватели ИМТУ: профессор Ф.