недовольно ответил Улаффсон.

— Вот как? А другие медиумы получали от духов такие же сведения, как этот... как его?

— Кардек.

— Да, он.

— Не получали, — швед, казалось, стал ещё угрюмее. Похоже, мои вопросы задевали его за живое.

Я вспомнил магические символы, которые видел в одной из комнат замка-клиники. Может, они как-то связаны со спиритизмом? Не пытается ли доктор совместить медицинскую науку и общение с духами?

— Как вы думаете, нельзя ли при помощи спиритизма обратиться к древним расам за ценными сведениями о врачевании, которые были в силу тех или иных исторических причин утрачены? — спросил я. — Например, к атлантам?

Улаффсон внимательно посмотрел на меня и бросил карты на стол.

— Кажется, я не могу продолжать игру, — сказал он. — Заканчивайте без меня. То, о чём вы подумали, могло бы стать настоящим прорывом, — сказал он мне. — Если бы удалось узнать — с помощью ли древних лекарей, или посредством общения с духами различных учёных — что даёт человеку visvitalis, то есть жизненную силу, мы, наверное, разгадали бы величайшую тайну вселенной, — швед вздохнул с явным сожалением. — Но очень трудно отыскать и вызвать нужного духа, особенно если ты не знаешь, как его называть. А имена древних лекарей почти все утрачены.

— Вы пробовали?

— Проводил кое-какие эксперименты, — уклончиво ответил Улаффсон. — Но мне они показались недостаточными.

— Я вспомнил, что Наполеон Третий был спиритом. Это правда?

— Во всяком случае, он часто приглашал Кардека для обсуждения его теории.

— Кажется, когда-то давно русский учёный Менделеев собирал какую-то учёную комиссию для изучения спиритизма.

— А говорили, что ничего не знаете о спиритизме, — с упрёком проговорил швед.

— Сейчас только припомнил, — честно ответил я. — Знаете, как бывает: начинаешь вспоминать одно, а за ним идёт другое, за другим подтягивается третье.

— Комиссия пришла к выводу, что спиритическое учение — самообман и суеверие. Но ведь эти учёные судили о вопросе с естественнонаучной точки зрения. А речь идёт о материях, не поддающихся измерению в пробирках или под микроскопом.

— Если подходить с точки зрения веры, — сказал я, — то спиритизм — это тяжкий грех. Англиканская церковь запрещает прорицания, гадания, ворожбу, чародейство, вызывание духов и вопрошание мертвых.

— Знаю, знаю! — со снисходительно улыбкой закивал Улаффсон. — «ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог изгоняет их от лица твоего; будь непорочен пред Господом Богом твоим», — процитировал он. — Это из «Второзакония». Христиане полагают, что человек, думающий, будто общается с душами умерших, на самом деле общается с бесами.

— А вы что же, не христианин? — спросил я.

— Я считаю, что любая религия загоняет человека в слишком тесные рамки для того, чтобы понять истинную сущность бытия, — ответил швед. — Мой принцип — эклектика.

— Изучаете все подряд?

— Отбираю то, что кажется мне ценным и… полезным.

— Кажется, это называется оккультизм.

Улаффсон пожал плечами, явно не желая развивать эту тему. Я не стал настаивать. Доктор через несколько минут попытался сменить предмет разговора и подискутировать ещё о чём-нибудь, но чувствовалось, что он буквально валится с ног. Наконец, сдавшись Морфею, он заснул на моей кровати. Я тоже с удовольствием поспал бы, но, во-первых, все подходящие для этого места были заняты, во-вторых, не хотел оставлять Люста с пленником наедине (хотя тот и связан, а вдвоём как-то спокойнее), в-третьих, подозревал, что скоро начнётся действие наркотического голода, и можно будет приступить к допросу.

Глава 61

Бодрствовал и выглядел совершенно свежим только Люст. Мы с ним сидели за столом, играя в канасту, которой меня научил немец.

Суть этой игры в том, чтобы сбросить все карты, имея так называемую «выкладку» из семи карт, которая и называется канастой. Она может быть красной или чёрной. В первой — семь или более карт одинакового ранга без двоек или джокеров. Во второй могут присутствовать двойки или джокеры, но их должно быть не больше половины. Добавление двойки или джокера к красной канасте сразу же превращает её в чёрную.

Люст сообщил мне, что этой игре научился несколько лет назад в Уругвае, где жил совсем недолго — состоял в охране какого-то местного богача.

— Я хотель затем перебираться Канада, — сказал немец. — Но пришлось вернуться Гегемония.

Я решил, что под «пришлось вернуться» Люст подразумевал «пришлось спешно уносить ноги».

Я как раз начал выкладывать на стол две чёрные тройки, которые шли по пять очков каждая, когда из кресла донёсся смешок. Затем коротышка зашевелился, поёрзал, глухо выругался и вдруг изогнулся всем телом, словно пытаясь порвать путы. Из-за стиснутых зубов послышался протяжный стон.

— Началось! — сказал я, кладя карты на стол и вставая. — Разбужу доктора.

Рессенс открыла глаза, огляделась.

— В чём дело? — спросила она и зевнула, прикрыв зевок ладонью.

Люст ответил ей по-немецки, и она перевела заспанный взгляд на коротышку.

Когда я привёл доктора Улаффсона, пленник сидел в кресле, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Он терпеть, — сказал швед, посмотрев на него. — Долго терпеть. Значит, скоро начнёт говорить, — он не торопясь достал ампулу. — Уже пропотел, наблюдаются насморк и слезоточивость. Вы хотите получить это? — спросил он у пленника.

Тот жадно уставился на ампулу, облизнулся. Глаза у него бегали, он тяжело дышал.

— Зачем терпеть эта боль? — ласково продолжал доктор Улаффсон, выговаривая слова со скандинавским акцентом. — Вы можете получить удовольствие и покой прямо сейчас. — Поговорите с нами. Sera nunquam est ad bonos mores via (никогда не поздно начать честную жизнь), — добавил он с иронией.

Коротышка стискивал зубы, мотал головой, но молчал. Потом он бился и кричал, упал с кресла и катался по полу. Я знал, что у наркоманов бывает абстинентный синдром, но никогда не наблюдал его своими глазами.

— Кости-и-и! — стонал коротышка, сотрясаемый на ковре судорогами. — Мои кости!

Улаффсон подошёл, чтобы посветить ему в глаза.

— Зрачки не реагировать на свет, — объявил он. — Уже совсем скоро.

Наконец, коротышка, тяжело дыша, нашёл взглядом доктора. Для этого