Не слушай Лауласа, Великий Курн, — послышался дребезжащий голос какой-то старухи. — Он говорит неправду. Мы и в две руки лет распускали свои пояса, и потом были дети.

— Замолчи, старая нерпа! — взъярился Лаулас. — Ты забыла, что в то время мамки не были общими.

— Сам ты длинноязыкий Лаулас!

— А ты старая нерпа!

— Молчать! — рявкнул Зимагор.

Он схватил лежавший подле него кожаный мешок с табаком и бросил его в притихшую толпу людей. — Берите! На этот раз достаточно вам и этого. Молодую мамку получите потом, когда будет на то моя воля.

Опечаленные просители уныло отползли от каменного трона, в страхе склонились испуганные грозным окриком дряхлые мамки.

В воздух снова взвились сизые дымки от курительных трубок.

Только теперь, поняв, что опасность, нависшая над маленькой Кыйдик, миновала, я осмотрелся. Небольшая долина у подножия скал, похожая на чашу, поросла низкорослым стлаником, со всех сторон ее окаймляли невысокие, похожие на барьеры каменные торосы. Что-то знакомое показалось мне в горбатых изгибах этих террас, и в очертании скалы, в подножии которой зиял рваный проем входа в логово рыжего Курна. Это была та самая долина, расположенная на плато, куда я поднялся по узкому ущелью в тот роковой для меня день.

Мало-помалу удаляясь от моих веселящихся соседей, я вошел в заросли стланика и стал пробираться дальше. На мгновение остановившись, прислушался, не идет ли кто за мной следом. Сердце бешено заколотилось, словно я пробежал не один километр по скалам.

Очевидно, никто не заметил моего отсутствия. Да как заметить — все мы были одеты в одинаковые, мышиного цвета, одежды и походили друга на друга, как солдаты. Я ускорил шаги, ныряя под извилистые смолистые ветви. Вот уже близок ломаный гребень, окаймляющий долину террасы, той самой, где нашли меня эти отшельники. Сейчас нужно будет взять влево, и быстрей в тайгу. Я помнил: справа только узкое ущелье, по которому можно спуститься к морю, вплотную подступающему к отвесным скалам. Там гибель. А по тайге я пойду все время на юг и непременно где-то выйду к Тильской бухте или Ковеланскому заливу. Я уже начал подниматься на террасу, когда почувствовал, что какая-то упругая невидимая сила отталкивает меня назад. Я рванулся вперед и тотчас опрокинулся навзничь. В отчаянии, мотаясь то вправо, то влево, я пытался преодолеть невидимое препятствие, и меня снова отбрасывало.

В таком поединке с невидимой силой прошло, вероятно, немало времени. Потом я услышал за спиной грустный старческий голос Лауласа:

— Пойдем назад, Севгун. Духи Великого Курна хорошо охраняют нас. Не надо их гневить. Они могут убить тебя.

Я чуть не разрыдался от сознания своего бессилия и обреченности. Дело, конечно, не в духах Великого Курна. Видимо, эта крохотная долина окольцована какой-то неизвестной мне отталкивающей волной. Да, именно так. Эта самая волна отбросила меня в тот раз, когда я вышел к этому плато из узкого ущелья. Зимагор использует какое-то научное открытие для охраны своих владений. Но какое? Ни о чем подобном мне пока слышать не приходилось.

— Пойдем быстрее, Севгун, — торопил Лаулас. — Видишь, начался ветер, и скоро туман будет рассеян. Не будет тумана — не будет под небом наших людей. Так всегда велит Великий Курн.

Едва мы вышли из кустов стланика, как в пещере глухо зарокотал бубен. Люди торопливо скрывались в зеве пещеры и расходились по своим каменным жилищам. Снаружи могли оставаться лишь Зимагор и Умрун. Они войдут последними. И до тех пор, пока еще раз не пророкочет бубен, никто не смеет выходить из своего жилища, никто не должен видеть, как закроется каменный зев, соединяющий пещеру с внешним миром.

Ослушников, очевидно, не было, и вскоре бубен оповестил об окончании праздника совместной еды. Я вышел из нашей кельи. В том месте, где был выход из подземелья, темнела сплошная скала. И только сверху, от самых сводов пещеры, пробивался слабый дневной свет из-под открытых каменных фонарей.

14

— Устал я сегодня, как собака!

— Что ты сказал, Севгун? Собака? — Кыйдик с удивлением смотрела на меня, забыв о кипящей на очаге рыбной похлебке.

— Чему ты удивилась? У нас так принято говорить, когда человек изнурен какой-либо работой или длинной дорогой. Собаки ведь тоже здорово устают, если, скажем, тащат нарты или гонятся за зверем.

— А ты видел собак, Севгун? Сам видел? Дедушка говорит, что они похожи на нерпочек, только вместо ласт у них лапы, как у медведя или соболя.

— Ну уж если сравнивать, то скорее соболь похож на собаку.

— Я никогда не видела собачку, — пожаловалась Кыйдик. — Дедушка говорил, что у нас раньше было их много. Они помогали людям добывать пищу и возили их на деревянных нартах, если нужно было далеко ехать.

— У ваших сородичей и сейчас много собак. Только в нарты их запрягают редко. Просто в этом нужды нет.

— А если далеко идти надо?

— Для этого есть всякие машины, поезда, самолеты.

Кыйдик смотрела на меня с недоумением.

— Помнишь, ты говорила мне про небесного Кинра?

— Не надо об этом, Севгун! Великий Зимагор может услышать, как мы разговариваем, и рассердится. Он ненавидит небесного Кинра.

— Да какой же это Кинр? — воскликнул я с досадой. — Это обыкновенный вертолет! Ну как тебе объяснить? В общем, это нарты такие. Они по небу ходят. В них сидит человек и правит ими, как каюр.

Девушка рассмеялась и лукаво погрозила пальцем.

— Ой, как ты шутишь, Севгун. Нарты ходят по небу! Почему же мы с тобой не можем ходить по небу?

Как объяснить ей, что все это правда, что люди уже давно покорили небо? Я начал ей рассказывать о том, как люди научились летать, как построили сначала воздушный шар, потом дирижабль, самолеты, вертолеты, запустили искусственные спутники Земли. Я даже и не подозревал, что в моей голове столько сведений об авиации, что на их изложение потребуется довольно много времени.

Кыйдик слушала меня с удивлением и восхищением, боясь, вероятно, прервать мой рассказ каким-либо вопросом, и только иногда покачивала головой, выражая свое изумление.

Пришел Лаулас. Он был хмурый и насупленный. Молча сел на свое каменное ложе, достал пустую трубку и посасывал ее, будто она была наполнена табаком.

Над землей, вероятно, уже наступил вечер, так как в нашем жилище потянуло стылой сыростью, что особенно ощутимо под каменными сводами. Нагретые за день солнечным теплом скалы