– Что кричали дети в школе? Что значит «боган»?

Лидия смотрит на меня как на идиотку. Она успела немного выучить гэльский, а вот я оплошала.

– Это значит «привидение», – объясняет она и повторяет: – Можно мне пойти в комнату?

Я борюсь с паникой. Я съедаю ложку супа и киваю на ее тарелку.

– Пожалуйста, еще две ложечки, за маму.

– Ладно, – говорит она. – Да, мамочка.

Она безропотно съедает ровно две ложки, отбрасывает ложку и выбегает из кухни. Я слышу щелканье и жужжанье айпада. Пусть поиграет. Пусть делает то, что ей нравится.

Следующие час или два я развлекаюсь составлением планов бегства, сидя за столом с бумагами и ноутбуком. Мы не можем позволить себе вернуться в Лондон, да меня туда и не тянет. А если забрать Лидию и пожить у мамы с папой хотя бы месяц? Но дом в Инстоу тоже полон воспоминаний.

Я прокручиваю в голове сегодняшние события в школе.

«Боган, боган, боган, боган! Привидение, привидение, привидение, привидение!»

Почему они кричали «боган»?

Нет. Сейчас я должна переключиться на другое.

Итак, чем я занята? Я составляю Планы На Будущее.

Я бы с удовольствием осталась на Скае. Я подружилась с Молли и, вероятно, смогу снять домик возле Орнсея, чтобы быть к ней поближе. Но опять же, пожалуй, это безумие. Затягивать пребывание здесь – нелепо.

Факт в том, что у меня нет идей, что делать. Как нам выбраться отсюда?

И что особенно плохо, придется говорить с Энгусом. Продадим мы Торран или будем сдавать остров в аренду? Мы с Лидией запросто проживем на сумму, вырученную за Торран. Но имеем ли мы право на эти деньги? И что должен получить Энгус – после того, что он сделал?

Энгус… Он должен сидеть в тюрьме.

Я откладываю ручку в сторону и тру усталые глаза. Мне нужно лечь. Я закрываю ноутбук и плетусь в спальню, в которой когда-то обитали мы с Энгусом. Там есть зеркало – последнее большое зеркало в доме. Остальные мы спрятали – они очень тревожили Лидию.

Я разглядываю свое отражение. Дневной свет мрачный и вялый. Я выгляжу паршиво. Худая, чуть ли не кости торчат. Мне следует ухаживать за собой.

Я смотрю на отражение. Там появляется Лидия с Лепой в руках. Забрела, должно быть, ко мне в спальню. Она улыбается – воспряла духом. Бойкая, свежая, ясная улыбка.

Я поворачиваюсь и смотрю на дочь – реальную, не отражение. Стоящую в моей комнате. Тихую и одинокую.

– Привет. Лучше себя чувствуешь?

Но ее улыбка гаснет, и выражение лица мгновенно меняется.

И тут я понимаю, что в ее руках нет плюшевого леопарда.

Я смотрю на дочь, а она – на меня. В ее глазах застыл немой вопрос. Она почему-то кажется младше, словно переместилась назад во времени – в тот год, когда обе девочки были живы и им исполнилось шесть лет, пять, четыре и дальше, дальше, дальше. Я вспоминаю Девон, как они дурачилась на пляже, толкаясь боками, память затягивает меня в свой водоворот. Мне страшно, голова кружится: я вижу прошлое.

Они обе здесь. Это невозможно вынести.

– Лидия.

– Да, мама.

– Во что-то веселое играешь?

– Не понимаю, мам.

– С Лепой, дорогая, со своим леопардиком. Это ведь игра какая-то?

Я оборачиваюсь и снова проверяю зеркало. Мы обе там – мать и дочь, Сара Муркрофт и ее единственный ребенок, Лидия Муркрофт. Маленькая девочка в ярко-желтых рейтузиках и джинсовой юбке с вышитой спереди красной птичкой.

Ее руки пусты. Но в зеркале она держала Лепу. Я точно помню. Или нет? И она улыбалась улыбкой Кирсти – лукавой и озорной. В зеркале было отражение Кирсти. Близняшки любили Лепу и дрались из-за него. Наверное, и сейчас дерутся. Как дрались в моей матке, как сражались за мое молоко.

Они обе здесь, в тусклой белой комнате с окном, из которого виднеется пасмурное небо и черно-синее море.

Они дерутся, выясняя, кто из них жив, а кто умер. И так без конца.

Меня шатает, и я опускаюсь на кровать.

– Мама, что с тобой?

– Ничего, дорогая, я в порядке. Мама просто немножко устала.

– Ты какая-то не такая.

Меня бьет озноб. Дом никак не может прогреться, будто безжалостное Северное море обглодало фундамент и стены до костей, но это – иной холод, и такого раньше не было – дыхание вырывается у меня изо рта туманным облачком.

– Ну и мороз, – произносит Кирсти.

– Да, – говорю я, вставая. – Давай разведем как следует огонь в гостиной.

Я беру ее тоненькую ручку. Она ледяная, как у мертвеца. Я вспоминаю, как той ночью в Девоне я летела вниз по ступенькам посмотреть, что с Кирсти, а потом держала ее за все еще теплую руку и отчаянно пыталась нащупать пульс.

В комнате что, действительно Кирсти? Меня гложут сомнения. Я обвожу взглядом комнату – белые стены, распятие рядом с нарисованным шотландским вождем, старинные окна с подъемными рамами. Во дворе колышется мокрый зеленый вереск. Поднимается ветер – немногочисленные корявые деревья, растущие на Торране, гнутся.

– Пошли, Муми-тролль.

Мой голос звучит скрипуче. Я пытаюсь не показывать Лидии, насколько мне страшно: я боюсь этого дома. А еще – острова Торран и того, что с нами творится.

Я боюсь собственной дочери.

Мы возвращаемся в гостиную, и Лидия усаживается на диван. Сейчас она вполне спокойна, даже безмятежна, несмотря на травму, полученную в школе.

Я наклоняюсь и запихиваю дрова в ненасытный огонь. В отличие от Лидии мне очень тревожно. Ветер неустанно гремит оконными стеклами, и все эти странные моменты сливаются воедино. Я неотрывно гляжу на пламя. Что же мне примерещилось? А что случилось с Эмили Дюрран? Что она кричала про зеркало?

И сегодняшний случай в школе. «Боган, боган, боган». Привидение.

Но я в них не верю. Хотя в зеркале была Кирсти. А Кирсти – точная копия Лидии. Значит, это была и Лидия. Похоже, что близняшки – призраки друг дружки.

Лидия – живой призрак Кирсти.

Получается, что я живу среди привидений.

Почему бы мне в них не верить?

Но нет – привидений не бывает.

А в зеркале была Кирсти. Вернулась поздороваться. Поговорить с мамой.

Мама, ты позволила мне спрыгнуть. Это все из-за тебя.

Она права. Отчего я их тогда бросила? Почему я не следила за дочерьми? Ответственность за происшедшее лежит на мне. Энгус задержался в Лондоне, и я должна была смотреть за девочками. Почему ничего не замечала? Какая же я недогадливая! Я не смогла бы разглядеть признаки «повышенных степеней развратных действий».