– Господи! – кричу я во весь голос. – Сара, иди!

Вихрь уносит мои слова и швыряет их в море.

– Ну же!

Как высоко должна находиться лодка, чтобы ее не снесло? Я добираюсь до ступеней маяка, привязываю лодку к перилам и умудряюсь положить на нее якорь – для лишнего веса.

Готово. Я даже смогла завязать узел, как показывал мне Энгус.

Пригнувшись, я бегу обратно к кухонной двери, придерживая одной рукой капюшон, заслоняясь от разбушевавшегося ливня. Ликуя, что все позади, я вползаю на кухню и захлопываю за собой дверь. На внутренней стороне кухонной двери тоже есть деревянный засов. Я его задвигаю. Стоны и вой урагана становятся тише, но их все равно слышно.

– Мама, я боюсь.

На кухне – Лидия.

– Ветер очень шумит.

– Это обычный шторм, – говорю я, обнимая ее. – Посидим дома, пока он не кончится. Все будет хорошо – у нас полно дров и еды. Представь себе, что у нас начинается веселое приключение.

– А папа будет нам помогать?

– Не сегодня, дорогая, но завтра – возможно.

Я обманываю ее. Ну и пусть. Однако, упомянув Энгуса, я припоминаю наш телефонный разговор. Он отрицал свою вину.

Спроси у своей дочери о том, что произошло на самом деле. Пусть она расскажет тебе то, что сообщила мне шесть месяцев назад.

Я хочу сама во всем разобраться. Лидии, конечно, будет больно, но если я не распутаю этот клубок, то сойду с ума, что будет куда хуже.

– Милая, давай отдохнем в гостиной. Я собираюсь у тебя кое-что спросить.

Лидия испуганно ежится.

– Что спросить?

Я веду ее в гостиную и задергиваю шторы, отгораживаясь от урагана, который, по-моему, рвет шифер на крыше.

Мы устраиваемся в обнимку на диване перед камином и укрываемся одеялом, которое немножечко пахнет Бини.

– Помнишь, ты говорила мне, что папа трогал и целовал Кирсти? – говорю я.

Что-то мерцает в ее глазах. Смущение?

– Да, мама.

– А что ты имела в виду?

– Чего?

– Ну, что ты тогда видела? – я пытаюсь подобрать слова. – Что он трогал и целовал Кирсти, как целуются мама с папой? Да?

Она внимательно слушает меня, и на ее лице отражается шок:

– Нет, мама! Нет! Совсем не так!

– То есть… – Внутри меня разверзается бездна.

Значит, я допустила ужасную, отвратительную ошибку. Снова.

– А что же ты видела, Лидия?

– Он ее обнимал, потому что ты, мама, ее не обнимала. Но вдруг он на нее закричал, и она испугалась. Больше я ничего не знаю.

– Ты уверена?

– Да, мама. Точно! Он целовал ее не так, как целовал маму. Нет, нет! Нет!

Мрак сменяется непроницаемой удушающей тьмой.

Я закрываю глаза, глубоко дышу и делаю вторую попытку:

– Ладно. Еще один вопрос, дорогая. Что ты сказала папе шесть месяцев назад?

Лидия сидит в неловкой и напряженной позе. В ее глазах – непролитые слезы, страх и злость.

Я повторяю свой вопрос. Она молчит.

Прямо как мать и как бабушка.

Но я настроена решительно. Если я забралась настолько далеко, то отступать мне ни в коем случае нельзя. Даже если это ей явно не по нутру. Логика подсказывает мне, что если я справлюсь с проблемой сегодня, то все останется в ее памяти как очень страшный день – День Шторма.

Я делаю новую попытку. Ответа нет.

– Папа у тебя когда-нибудь спрашивал что-нибудь про Кирсти? Ты ведь ему что-то про Кирсти говорила?

Она качает головой, освобождается из моих объятий, отодвигается к краю дивана. Ветер свистит в деревьях.

Я не сдаюсь:

– Ты что-нибудь говорила папе шесть месяцев назад?

Пауза.

– Лидия?

Пауза.

Но в конце концов Лидия не выдерживает:

– Так папа делал, так папа делал, и ты тоже, как папа, ПЕРЕСТАНЬ!

– Что?

Я тянусь к ней.

– Что, дорогая? Что значит «так папа делал»?

– Как ты, ВОТ ТАК ВОТ, как ты сейчас!

– Лидия, объясни мне…

– Я не Лидия – я Кирсти.

Мне нельзя ей подыгрывать.

– Лидия, что сказал папа и что ты ему ответила? Милая!..

Ветер швыряет что-то в стены и в двери. Похоже, дом сейчас схлопнется.

– Он ТАК делал! Он вечно СПРАШИВАЛ про тот случай, и я рассказала ему, мама, я ему рассказала… – повторяет она.

– Что именно, дорогая? – подбадриваю ее я.

Шум крови в ушах перекрывает рев урагана.

Лидия пытливо смотрит на меня. Она внезапно кажется старше – такая, какой станет во взрослом возрасте.

– Я сказала папе, что я это сделала, и я это сделала, сделала, сделала – одну нехорошую вещь, – произносит она.

– О чем ты, милая?

– Я сказала папе, что я сделала нехорошую вещь. И я ее правда СДЕЛАЛА. А папа ничего плохого не сделал. Но я ему ничего про тебя не рассказала, я говорила про себя, а не про тебя, и он рассердился не на ТЕБЯ.

– Лидия?

– Чего?

– Лидия. Расскажи мне все прямо сейчас.

– Все? Но ты и так знаешь! Мама! – кричит она. – Мама, ведь ты же знаешь, что случилось. Знаешь!

– Нет, дорогая.

– Нет – знаешь, нет – знаешь.

– Послушай…

– НЕТ – ТЫ ЗНАЕШЬ! – трясясь, выкрикивает моя дочь. – Это не только из-за меня, нет, нет, нет!

Внезапно она умолкает и, не мигая, смотрит на меня. Затем восклицает:

– МАМА, ОНА УМЕРЛА ИЗ-ЗА ТЕБЯ!

Энгус сидел в «Селки» со стаканом тройного «Ардбега» и пил в одиночестве. Паб был фактически пуст, тишину нарушали лишь несколько местных, среди которых затесался и Гордон. Завсегдатаи допивали пиво, чтобы потом разойтись по домам и переждать шторм. Энгус снял себе комнату наверху – летом за номера в «Селки» брали немереные деньги, зато зимой они практически ничего не стоили.

Он мог бы снова заночевать у Джоша и Молли – ребята пошли бы ему навстречу – но он понимал, что это не очень-то и правильно. Возмутительные обвинения Сары настолько вывели его из себя, что он не хотел портить настроение друзьям своим угрюмым видом.

Совращение собственного ребенка.

Безумие. Сама идея – даже малейшие намеки на нее – приводили его в крайнюю степень бешенства. И хорошо, что он находится на Слейте, далеко от семьи, потому что если бы он сейчас, после всего выпитого виски, увидел Сару, то, наверное, убил бы ее. Серьезно. Он способен на такое. Он бы запросто свернул ей шею.