Чуть не до самого утра мы с Александрой строили планы на будущее. Так что нам всего делов — выждать для верности две-три недельки, и можно переселяться из леса обратно, в Москву. А еще лучше — сразу в Ленинград, поближе к знакомой финской границе; румынам после прочитанного я как-то доверять перестал.

Москва, осень 1930, (третий месяц с р.н.м.)

Под черной стеной кривоскулого сарая старые сварливые вороны раздирают облезлую дохлую кошку. Они жрут вонючее мясо с жадностью и остервенением голодных людей. Лужи медленно сочатся сквозь липкий ручей дороги. Размокшие корабли козьих ножек неуклюже мотаются в кратерах воды. Конец проклятого августа, вторая неделя студеных дождей.

До электрички остался целый час, а на местном полустанке нет даже навеса. Кассирша зыркает из амбразуры ларька как барсучиха из норы. И черт бы с ней, да вот беда — простывшая третьего дня Александра бредит в жару и беспамятстве на моих руках. Мокрые червяки змеятся по ее бледному лицу. И я ничего не могу с этим поделать. Моя спина слишком узка, она не может прикрыть от всех летящих сверху капель. Плащи промокли насквозь еще по дороге из леса, белье хоть выжимай. Две последние таблетки антибиотика использованы ночью. Нужен врач, нужна больница, нужны микстуры и порошки — жалкий шалаш в лесу не предназначен для лечения девушек.

Люди тут редки как сумчатые волки… нет, есть по крайней мере один, месит грязь сапогами. В очках, да под зонтиком! Дачник, без вариантов. Может продаст? Ему и дождевика хватит, вон какой шикарный, английский, если мне память не изменяет. А коли откажет, напасть, отобрать? Тщедушный коротышка, ручки-ножки совсем как у ребенка! Пристроить Сашу на минутку рядом с мертвой кошкой, спрятать в руке браунинг, да отоварить рукояткой, в затылок?

Пока прикидывал, прохожий успел подойти вплотную:

— Эй, парень! — сказал, как сплюнул. — Тебе помощь нужна?

Представляю, какой жалкое зрелище он видит перед собой! Трехдневная щетина, грязная, расползающаяся на куски одежда. На руках — закутанное в бесформенное тряпки тело. Два месяца активной жизни в лесу слишком много для советских ниток и тканей, а обновить гардероб мы просто не успели.

— Спасибо, — выдавил я. — Жене плохо. Только выбрались с ней природу, в настоящей палатке пожить, а тут дожди, дожди. Дождусь электрички и в Москву, да бегом к доктору.

— Что с ней?

— Простыла, верно. Вот… вы зонт не продадите? Не беспокойтесь, у меня есть деньги, много!

— Уж извини, товарищ, самому нужен.

— Да уж конечно, — расстроено оскалился я в ответ. — Не смею более вас задерживать.

В этот момент потревоженная Саша отчетливо пробормотала в бреду:

— Сильный активный плюсквамперфект образуется присоединением эпсилон к основе сильного активного перфекта…

— Девушке и правда плохо! — с неожиданным участием откликнулся прохожий и неожиданно представился: — Кстати, меня Михаилом зовут.

— Алексей.

— Ее срочно отогреть надо, а то пневмонию недолго подхватить!

— Как бы не уже, — пробормотал я дрогнувшим голосом.

На просторах триэсэрии пышущие здоровьем мужики от воспаления легких через одного сгорают.[218] Для моей Саши отсутствие хорошей медицинской помощи, считай, приговор.

— Так чего мы ждем? — с оптимизмом провозгласил новый знакомый. — Двигай за мной!

Зонтика, впрочем, так и не дал. Похоже решил, что промокшим до нитки защита от дождя без надобности.

Идти оказалось всего ничего. Я и представить не мог, что на задах крошечной пристанционной деревеньки идет такое масштабное строительство. Набитая колесами ломовиков грязь тут и там завалена свежими опилками и щепой, на обочинах жерди, гравий, бут. По краю в ровный ряд выстроились столбики будущего забора из штакетника. Все почти как в приличном коттеджном поселке 21-го века, только домики какие-то совсем неказистые. Приземистые, под экономными низкими крышами, вдобавок не заметно ни кирпича, ни даже бруса или бревен — только пропитанные вонючей олифой доски. То есть чисто дачный вариант.[219]

— Весной строиться начали, — пояснил очевидное Михаил.

— Главное чтоб печка была, — забеспокоился я.

— Вам бы на Клязьме с палаткой баловаться, вот там у меня дом так дом! В два этажа, с мансардой, башенкой. Обвязан террасами, верандами, балкончиками. Окна в резных мережках, строчка ажурная! Печка в синих изразцах…

— И с поддувалом, — не удержался я.

— Разумеется, — не понял моей шутки Михаил. — Хорошая дача, матерый купчина еще до революции отстроил. Говорят, в подполе здоровенный сундук с вином зарыт, но мы не нашли, как ни искали.

— Тогда какой смысл переезжать? — поинтересовался я. — Если, не секрет, конечно.

— О! — Михаил явно обрадовался вопросу. — Эксперимент! Мы в редакции решили заложить поселок нового социалистического типа, огромный зеленый город! Лес тут, сам уж знаешь, заповедный. Развернем сеть здравниц, построим сотню-другую домиков, да заживем на зависть всем буржуям. А старую дачу, ту что в Клязьме, продам Ильфу с Петровым. Они давно меня уговаривают.

— Понятно, — пробормотал я, перепрыгивая через очередную лужу.

Сказать по правде, не понятно ничего. Какая-то редакция, экотуристическая маниловщина, еще и авторы культового романа вылезли. Странный товарищ! Может он так шутит?

— Заноси! — прервал мои мысли Михаил.

Из распахнутой двери ударил густой березовый дух.

— Баня! — восхитился я.

— Как же без нее?!

Пока я в тусклом свете единственного окошечка пристраивал Александру на полок, хозяин успел растопить перекроенную из бочки печурку. Кивнул на сваленные у дверей связки газет и журналов:

— Это вам вместо дров, грейтесь.

— Теперь у нее есть хотя бы шанс! — искренне поблагодарил я. — Еще бы спирта грамм хоть полсотни!

… Проснулся я в настоящей кровати, в кои-то веки — на чистом белье. Первым делом прислушался — Саша дышала удивительно ровно, без хрипов, стонов и метаний. Неужели?! Лихорадочный румянец схлынул с утонувшего в огромной подушке лица, полоски плотно сжатых губ обрели цвет и объем. Зловещий призрак пневмонии отступил?!