— Как-то ты мне о нем рассказывала.

— Быть такого не может.

— Да точно!

— Я, даже когда пьяная, не говорю о нем.

— Зависит от вида опьянения. В тот вечер ты не пила вина и вообще алкоголя, а употребляла более сильные вещества.

— О черт!

Она кусала губы, но не могла вспомнить, что она наговорила под действием наркотика.

— И что я сказала?

— Что ты не знала своего отца. Что он переспал с твоей матерью два или три раза и ушел, так и не увидев тебя. И когда она потом отыскала его, заявил, что она все выдумала.

«Бедная мама», — подумала Диана, удивившись, что этот рассказ запал ему в душу.

— Еще ты говорила, что в детстве тебя дразнили «безотцовщиной».

Уже несколько десятилетий она не слышала этого оскорбления. И попыталась заглушить свои чувства клоунадой:

— Ну конечно я безотцовщина! Согласна на все сто. Ведь такие дети — соль земли. Возьми хоть Иисуса Христа.

Фредерик, которого ее бравада не сбила с толку, продолжал расспрашивать:

— И что, ты заводишь новых и новых мужчин, чтобы отомстить за свою мать?

Вопрос был задан так кротко и ласково, что Диана не разозлилась и даже задумалась:

— Может, и так… Я не знаю. Скорее, я просто ищу…

Тут она впервые это для себя сформулировала:

— На самом деле я не хочу присоединяться к большинству, не хочу быть обычной, такой как все, не зря же я безотцовщина!

Она наполнила свой бокал.

— Мне не дали быть такой, как все, — вот я и не хочу быть как все.

— Ты знаешь, кто твой отец?

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы решиться ответить:

— Да.

Он кивнул:

— А у него есть семья? У тебя есть сестры или братья по отцу?

Диана вскочила, взбудораженная, но сдержалась и ответила с деланым безразличием:

— Зачем ты об этом спрашиваешь? Я же не лезу в твое прошлое. Не спрашиваю, с чего ты так любил мотоциклы. И зачем тебе понадобилось гнать на двухстах километрах в час.

Он осекся. Она победила. Больше он вопросов не задавал.

Диана стала одеваться. Странно, ей вдруг стало так холодно…

Несколько минут они молчали. Одевшись, Диана подошла поцеловать Фредерика в губы — это был скорее дружеский поцелуй, чем любовная ласка.

— Слушай, Диана, зачем ты ко мне ездишь, у тебя же есть все, что ни пожелаешь? Из жалости, что ли? Или ты считаешь себя жрицей сладострастия, которая явилась вернуть в стадо заблудшую овечку? А может, ты тут у меня отправляешь эротический культ? Неужели секс так важен в твоей жизни, что ты считаешь это своей миссией? Или ты на самом деле, как этакая мать Тереза, раздаешь свой передок несчастным?

Не заботясь о последствиях, он высказал вслух то, о чем задумывался тысячу раз.

Диана прошла к двери, открыла ее и остановилась на пороге:

— Ты правда хочешь знать?

— Да.

— У тебя член немного изогнутый, скривленный влево, — ты единственный из всех моих знакомых, у кого он так устроен, — и у меня от этого совершенно невероятные ощущения.

С этими словами она оставила Фреда в одиночестве — довольного, переполненного счастьем на ближайшие три недели.

В любовной игре Ева всегда была стороной, которая разжигала желание, подталкивая мужчину к дальнейшим действиям.

В тот вечер на вилле в Кнокке-ле-Зуте Квентин перехватил у нее эту роль. Неопытный, пугливый, податливый и уклончивый одновременно, он довольствовался уже тем, что находился с ней рядом, — у него было гармоничное, удлиненное, великолепно сложенное тело, которое выигрышно подчеркивали рубашка и брюки в обтяжку, живой, а временами томный взгляд, молчаливый, а потом вдруг обретающий красноречие; в его миндалевидных глазах сменяли друг друга противоречивые чувства: страх, желание, безнадежность, бравада, сладострастие и растерянность.

Еву поставило в тупик то, что она оказалась в положении своих пожилых любовников. В исполнении Квентина это поведение кошечки, которая как бы и хочет отдаться, но не отдается, показалось ей немного смешным. Тем не менее это работало, потому что ее потянуло к нему.

Поддастся ли она на эту манипуляцию?

Вот уже два часа, с тех пор как он неожиданно возник из темноты, Квентин и Ева болтали, выпивали — в общем, ходили вокруг да около.

Когда он только влетел в прихожую, Ева оценила его смелость, ее тронуло желание пополам с испугом, озарявшие его румяное лицо. Раздумывая, не отослать ли его развлекаться с ровесницами, она долго разглядывала его молча и решила все-таки позволить ему войти. Квентин давал ей в руки великолепный козырь, чтобы укрощать, запугивать и подчинять своей воле неверного любовника.

Теперь, когда дело шло к полуночи, Филипп наверняка уже вернулся к супружескому ложу, так что этого предлога у Евы больше не было. Если она оставляет Квентина, то делает это для себя самой.

Некоторое время она притворялась, что ей непонятна немая мольба этого мальчишки — остаться с ней, целовать ее, сжимать в объятиях. Приложив некоторые усилия, она умудрялась мило болтать с ним о всякой всячине: об учебе, телефильмах, спорте, любимых песенках… Иногда она вовсе не слышала, что он ей отвечает: она вглядывалась в его мягкие яркие полные губы, удивлялась, какие у него длинные ресницы, рассматривала нежную шею бархатного, как золотистое масло, оттенка.

А Квентин бросал на нее откровенные взгляды, в которых сквозило восхищение, но тут же отводил глаза, как только она это замечала.

Когда пробило двенадцать, Ева вздрогнула. Квентин тоже. Что они делают здесь вместе? Пора было определяться. Начиналась особая, спонтанная часть ночи, свободная от светских приличий. Гулкие удары колокола отзвучали над городком и уплыли вдаль, в бескрайнее море.

Ева трепетала. Она знала, что он передал инициативу ей, что сам он не осмелится. С ним ей придется играть мужскую роль.

В комнате повисло напряжение, которое чувствовалось даже физически; темнота превращала ее в такое место, где возлюбленные могут соединиться; тишина, казалось, так и гудит от их мыслей, порывов, вожделения и страхов.

Ева понимала, что должна что-то предпринять, не важно что, просто чтобы снять это напряжение, когда оба желают друг друга до дрожи.

Она подняла на него глаза. Он выдержал ее взгляд. Он бездействовал, но как бы молча взывал к ней: «Ну давай же, я согласен!»

Ева-то привыкла, что мужчины сами приближаются к ней, протягивают руки навстречу, а ей надо только согласиться, и ей казалось обидным иное развитие событий, будто она потерпела поражение, так что она не двигалась с места.