Итак, мы поехали в Бирмингем. Покупка и обустройство дома, устройство детей в школу – все это заняло у меня довольно много времени. Габи приняли в лучшую школу города – школу короля Эдварда. Рони пришлось отправить в частную школу. В другую его не взяли, поскольку он позорно завалил перевод фунтов стерлингов в шиллинги, а шиллингов в пенсы. В Америке он выучил, что в одном долларе сто центов, и, естественно, предположил, что в одном фунте сто шиллингов, а в одном шиллинге сто пенсов. Такой ответ не удовлетворил экзаменаторов.

Вскоре после нашего возвращения в Бирмингем произошло два события. Во-первых, указом Его Королевского Величества Георга VI Руди был возведен в Командоры Превосходнейшего ордена Британской империи. Вот это архаика! Конечно, это ничего не означало кроме того, что к своей фамилии он мог теперь добавить титул командора ордена Британской империи, а на шею повесить бордовую ленточку с орденом в виде королевского креста и короны вверху. Ха-ха-ха, большое дело…

«Женя, – объяснил Руди, – ты забываешь, что английское общество все еще весьма иерархично. С этим титулом мы уже не просто какие-то иностранцы, а на ступеньку, а то и две выше в глазах бюрократов».

Во-вторых, после завершения Манхэттенского проекта Трумэн заявил, что не собирается делиться атомным оружием ни с кем, даже с Англией. В связи с этим было принято решение о независимой британской атомной программе – на основе вновь открытого Исследовательского центра по атомной энергии в Харуэлле, близ Оксфорда. Директором Центра был назначен Джон Кокрофт – друг и коллега Руди, о котором я уже несколько раз упоминала. Руди пригласили туда консультантом, и впоследствии он каждую неделю ездил в Харуэлл на один день вплоть до печальных событий, речь о которых впереди. В Харуэлле он встретил почти всех своих близких друзей по Лос-Аламосу и предвоенным временам – Отто Фриша, Клауса Фукса, Тони Скирма и других.

Харуэлл был выбран не случайно. Для лаборатории такого масштаба нужны были большая площадка и много строений, а послевоенная экономика страны, мягко говоря, переживала не лучшие времена. Джон Кокрофт нашел выход из положения. Освобождались многие военные аэродромы. Один из них был недалеко от Оксфорда, в университете которого уже шли эксперименты по ядру. Ангары и командные здания пустовали. Туда-то и перебрались физики и химики. Знания и опыт, полученные в Лос-Аламосе, позволяли надеяться на быстрое продвижение. Но Англия была истощена. Продукты, одежда и многое другое продавалось только по талонам или на черном рынке за безумные деньги. Лейбористы, пришедшие к власти на послевоенных выборах впервые за всю историю Англии, стремились направить скудные ресурсы на облегчение жизни простых людей. В 1948 году начала работать национальная система здравоохранения, в связи с чем правительство выкупило большинство частных больниц у владельцев. Эттли пришлось пойти на почти неподъемные займы у Америки и Канады, войти в план Маршалла и ввести программу чрезвычайной экономии. В этом же году Британия ушла из Палестины, а в следующем – из Индии. По существу, это было вынужденное бегство впопыхах, и в том и в другом случае приведшее к кровавым войнам, последствия которых ощущаются и сейчас.

На выборах в 1951 году правительство Эттли пало. Следующее правительство снова сформировал Черчилль. К штурвалу вернулся Капитан.

Первая атомная бомба, вышедшая из Харуэлла, была испытана в октябре 1952 года на островке к западу от Австралии. С момента первого испытания советской атомной бомбы в 1949 году прошло три года. В Советском Союзе оно держалось в тайне. Разумеется, во всем остальном мире из газет были известны и время (конец августа), и место (под Семипалатинском, в Казахстане). Первая советская бомба – точная копия Толстяка – была плутониевой. Следы плутония быстро разносятся ветром, их легко обнаружить в атмосфере.

В каком-то интервью у Руди спросили, почему Англия отстала на целых три года.

– Ведь у вас в руках были и знания и технологии, а в Харуэлле работали те же люди, что и в Лос-Аламосе! И начали вы почти одновременно.

– Видите ли, наш главный приоритет – я имею в виду правительство – благосостояние людей. Свободные ресурсы страны в первую очередь направлялись на то, чтобы накормить их, восстановить экономику. Благополучие советских людей, как я понимаю, Сталина не заботило.

Позднее мы узнали, что даровую рабочую силу для советского атомного проекта поставлял ГУЛАГ.

Поскольку я уже затрагивала эту тему – избежать ее было бы невозможно, – постараюсь вкратце подвести итог нашим беседам с Руди и бесконечным обсуждениям с его коллегами. Итак, мы и бомба.

«Мы» – это люди, воспитанные в европейской культуре, честные, добрые по натуре, думающие не только о себе, но и о судьбах мира. Там, на Холме, работа шла день и ночь. Никто из нас не говорил громких слов, но все понимали, что идет схватка не на жизнь, а на смерть. Глубоко запрятанный в сердцах и душах, горел огонь ненависти к Гитлеру, нацизму и всему, что с ним было связано. Мы не знали тогда, как далеко продвинулась немецкая атомная группа, которая – напомню – начала работу в сентябре 1939-го. Но мы были обязаны любой ценой оставить немцев позади.

После капитуляции Германии ситуация изменилась. Еще до разгрома Японии, до Хиросимы, некоторые физики, так или иначе связанные с американским проектом, осознали, что ядерное оружие не просто изменило ход мировой истории. Европейские принципы человечности, за которые мы все боролись с Гитлером, оказались в опасности. В июне 1945 года Джеймс Франк, Юджин Рабинович и Лео Сцилард опубликовали статью, которую позднее стали называть Отчетом Франка. В ней они предложили публично продемонстрировать разрушительные последствия ядерного взрыва в пустыне, чтобы убедить японского императора капитулировать относительно бескровно. Какие бы добрые чувства ни стояли за этим отчетом, увы, практически осуществить эту идею в разгар боевых действий было невозможно.

После поражения Японии практически стихийно возник комитет «озабоченных физиков» под руководством Франка. Почти все научные сотрудники Манхэттенского проекта, начиная с его руководителя Роберта Оппенгеймера, вернулись в свои университеты. Некоторые влились в ряды Федерации ученых-атомщиков (так стал называться комитет Франка). В 1946 году в эту Федерацию вошли Эйнштейн, Бете и другие титаны, после чего она была переименована в Чрезвычайный комитет ученых-атомщиков.

В Англии аналогичную организацию основал Джозеф Ротблат, «поляк с британским паспортом», как он сам себя характеризовал. Он уехал из Лос-Аламоса сразу после поражения Германии. Руди вступил в нее после нашего возвращения из Штатов и вскоре стал правой рукой Ротблата.

Довольно скоро начались проблемы, связанные с различиями в политической ориентации участников движения. Некоторые требовали немедленно связаться со Сталиным и передать ему всю имеющуюся научную и техническую информацию о бомбе. (Она у него уже была, но о Клаусе Фуксе еще никто не знал.) Постепенно лидерство захватили левые экстремисты, мечтавшие о социализме. Руди не понравился такой поворот событий. Он считал, что ассоциация должна держаться в стороне от политики и посвятить себя лишь одной цели – разработке научных методов контроля за ядерным вооружением. В те далекие годы, несмотря на приличное знание советских реалий, Руди еще думал, что со Сталиным можно договориться о «минимальном» сдерживании – минимальном обоюдно согласованном количестве ядерных зарядов. Тогда еще не было спутников. Любой контроль «в поле» наталкивался на каменную стену со стороны Советского Союза. Руди не понимал почему. Теперь-то мы знаем, что атомные объекты в СССР были окружены кольцом гулаговских лагерей.