Но после войны? Красная Армия в Восточной Европе. Вместе с ней туда пришло НКВД. В январе 1945 года Рауль Валленберг был похищен на улице в Будапеште. Об этом много писали. С 1947 года политические убийства стали там нормой. Ян Масарик, министр иностранных дел Чехословакии, отказавшийся выполнять указание Сталина, был убит в Праге в марте 1948 года. В том же году в Советском Союзе началась борьба с «безродными космополитами» – такими словами маскировали кампанию ярого, безудержного антисемитизма. Все английские газеты освещали физическую ликвидацию членов Еврейского антифашистского комитета, так же как и дело врачей.

Будучи физиком, в высшей степени образованным человеком, Фукс не мог не знать о том, что происходит. Он просто закрыл глаза и продолжал как ни в чем не бывало работать на преступную организацию, которой тогдашнее НКВД несомненно являлось.

У меня есть прямое доказательство его осведомленности. Вернувшись из Америки в 1946 году чуть позже нас, Фукс привез нам в подарок книгу Виктора Кравченко «Я выбираю свободу». Вспоминая об этом «подарке», я оцениваю всю меру его изуверства. Но почему? Ведь он же был нашим другом…

Об этой книге, ныне прочно забытой, и обо всем, что связано с ее публикацией, мне хочется рассказать отдельно.

Виктор Кравченко родился на Украине в Екатеринославе в 1905 году. Получил образование в Днепродзержинске вместе с Брежневым, который был его другом, и там же начал свое восхождение по партийной линии. По-видимому, он был связан с НКВД с самого начала, иначе в годы войны вряд ли получил бы назначение в Вашингтон, в закупочную комиссию по ленд-лизу. В 1944 году он исчез, с тем чтобы через пару лет всплыть в Нью-Йорке под вымышленным именем. Я не знаю мотивов, заставивших его покинуть свою страну в разгаре кровавой войны. Пусть это останется на его совести. Речь сейчас о другом. В 1946 году Кравченко издал в Нью-Йорке книгу, в которой изложил все, что знал, находясь на руководящих постах на Украине. Вот посвящение на форзаце этой книги:

«Я посвящаю эту книгу русскому народу, из которого вышел. Я посвящаю ее памяти миллионов тех, которые погибли в борьбе против советского абсолютизма; десяткам миллионов невинных людей, гниющих в бесчисленных кремлевских тюрьмах и лагерях принудительного труда; памяти миллионов моих соотечественников, погибших при обороне нашей родины с мечтой о лучшем будущем для нашего народа. Я посвящаю эту книгу стремящимся к справедливости людям во всех странах, которые помогают в борьбе за свободную демократическую Россию, без которой не может быть устойчивого мира на земле».

Эта была первая книга, из которой западная интеллигенция смогла узнать правду о лагерях, о коллективизации и последовавшем за ней страшном голоде, о массовых арестах и расстрелах. Сейчас, после Хрущева и Солженицына, очевидно, что у Кравченко не было преувеличений. Скорее наоборот. О многом он только догадывался. Я живо помню свои впечатления от чтения. У меня перед глазами стояли родители, Нина, друзья… В тех немногих письмах, которые я от них получила, разумеется, ничего этого не было. От Руди, ездившего в Россию в 1937 году, я знала о жутком страхе, окутавшем мою родину, но детали были скрыты от нас. Господи… За ужином Руди сказал: «Женя, ты знаешь, я не изумлен. Мне кажется, Кравченко пишет правду».

Книга разошлась в Америке миллионным тиражом. Ее сразу же перевели на французский и издали в Париже. И тут случилось неожиданное. Французская компартия яростно атаковала Кравченко, обвинив его во лжи. Особенно злобствовал еженедельник Les Lettres Françaises. Ныне он уже не существует, но в послевоенные годы был весьма популярен среди французской интеллигенции. Кравченко подал в суд на редакцию этого журнала (автор статьи скрыл свое настоящее имя под псевдонимом). Суд в Париже длился с перерывами с января по март 1949 года. Пресса тогда назвала этот процесс «процессом века». Би-би-си вкратце освещала его в вечерних сводках новостей.

Защита редакции и журналистов состояла из лучших парижских адвокатов. Элита французской культуры и науки – Фредерик Жолио-Кюри, Жан Поль Сартр, Симона де Бовуар и другие, чьи имена стерлись у меня из памяти, – свидетельствовали, что все в книге Кравченко – преднамеренная ложь, клевета на Советский Союз. Фредерик – наш Фредерик – довольно часто ездил в Советский Союз, ему благоволил Сталин. Увы… Он был пламенным коммунистом и сказал то, что ему велела партия: «В СССР все счастливы, школы полны вундеркиндов, профессора умные, еды достаточно, а все репрессированные – это пятая колонна». Боже мой… Я точно знаю, что он был хорошо осведомлен о разгроме Физико-технического института в Харькове и о расстреле Матвея Бронштейна. Знал он и об аресте Ландау. Зачем же он лгал? Зачем? Сартр с трибуны не выступал, но несколько раз совершенно некстати кричал из зала: «Даже если что-то в книге Кравченко и правда, то коммунизм все равно стоит того, чтобы пройти через адские муки».

Советский Союз прислал официальную делегацию, в которую входили знаменитый журналист и писатель Илья Эренбург, генерал Леонид Георгиевич Руденко (председатель закупочной комиссии в Вашингтоне в годы войны) и директора заводов, с которыми в свое время работал Кравченко. На суде также выступила его бывшая жена Зинаида Горлова. «Книгу я не читала, – сказала она, – но мне захотелось приехать в Париж и громко заявить, что все в ней ложь, от первого слова и до последнего, потому что Виктор всегда был отъявленным лжецом, негодяем и подлецом!»

Кравченко получал письма поддержки от тех немногих, кто прошел через ГУЛАГ и оказался на Западе. Одним из главных его свидетелей была Маргарита Бубер-Нейман. Ее муж, занимавший высокий пост в немецкой компартии, бежал в СССР после прихода Гитлера к власти. В 1937 году он был арестован НКВД и вскоре расстрелян. Вдова провела четыре года в лагерях на Колыме. В 1940 году, после подписания пакта Молотова – Риббентропа, энкавэдэшники перевезли ее в Брест и на мосту через Буг передали в руки гестапо.

Помню еще одного свидетеля, высокого молодого француза с седой головой.

«Андре Муане, – представился он, – депутат Национального собрания Франции, капитан авиации, воевал в эскадрилье “Нормандия – Неман”, награжден советскими и французскими орденами. Я могу засвидетельствовать, – сказал Муане, – что многие бесчеловечные эпизоды на страницах книги Кравченко я видел своими глазами».

Опять перо мое завело меня в сторону. Некоторые обиды глубоко ранят душу и оставляют шрамы, которые никогда полностью не заживают. С моей последней записи прошла неделя, и вот я готова снова вернуться к Фуксу. Оглядываясь назад, вспомнила странные эпизоды в Бирмингеме, которым тогда не придала значения. Например, иногда Клаус объявлял после завтрака, что плохо себя чувствует и в университет не пойдет. Вечером, когда мы возвращались с работы, он был бодр и весел. На суде было показано, что именно в эти дни он встречался со связным.

27 февраля, накануне начала суда, мы решили навестить Фукса вдвоем – я и Руди. В Руди все еще жила надежда, что обвинения, предъявленные Фуксу, преувеличены. Фукс не ответил ни на один наш вопрос. Сказал только, что все обвинения полностью соответствуют действительности. «У меня был план. В конце, после передачи в Москву всех собранных мною данных, я собирался встать перед Сталиным и сказать ему, что он делает ошибки и многое пошло не так в его системе». Мы вернулись домой, потрясенные наглостью и жалкой наивностью Фукса. По пути Руди заметил: «Все же я чувствую частично и свою вину. Когда он жил с нами, мы много говорили об упущениях английского правительства, но никогда не говорили о моральных ценностях. Они подразумевались. У меня и сомнений не было в том, что Фукс их разделяет».