едины…

Через три или четыре часа мы наконец пересекли Врата Тедхара, и, перебравшись через гору щебня, в которую была превращена восточная стена, оказались в скалистом ущелье. Пройдет еще несколько дней, и каменные бивни Ханнарок останутся у нас за спиной. Тогда, спускаясь с каждым шагом все ниже и ниже, мы увидим далеко-далеко впереди серо-стальную гладь Пустого Моря, и, может быть, еще в предгорьях, уловим серный запах, который источают его мертвые воды.

Но, пока длилась эта ночь, я думал не о цели нашего пути, а о том, что видел в крепости. За миг до того, как Эдрик убил кадёта, наши сознания соприкоснулись – хотя и не исключено, что мне это только померещилось. Я сомневаюсь, потому что в момент контакта произошло нечто мне непонятное – нечеловеческая сила, которая грозила вот-вот раздавить меня, вдруг отступила.

«Ты?! – прошептал черный призрак. – Нет! Не может быть…»

Больше он ничего не успел произнести – синий клинок рассек его надвое, лишив меня возможности уточнить, а что же это выползшее из ада чудовище, собственно, имело в виду.

Ну да и черт с ним.

Может быть, это и к лучшему, что я не успел переспросить.

Как они не экономили, вода закончилась на четвертые сутки. После Врат Тедхара Эдрик больше не пил – уже не было необходимости изображать из себя человека, а глоток, украденный ради бесполезной игры, мог стоить жизни его спутнику. Смерти Льюиса Эдрик не хотел допускать – по крайней мере, сейчас. Он слишком много времени отдал этому походу, чтобы теперь, перед самым финалом, позволить ему завершиться столь бесславным образом. Окончательного решения насчет дальнейшей судьбы Льюиса он еще не принял, хотя все больше склонялся к тому, чтобы убить своего спутника собственноручно – уже после того, как тот пройдет Мост. Льюис, на свою беду, оказался слишком любопытен. И слишком многое успел узнать об Эдрике Мардельте и о Школе Железного Листа. Клятву молчания Эдрик и в самом деле приносил – в этом он не солгал. С другой стороны, он в любой момент мог ее нарушить – Освобожденные в этом плане были совершенно лишены каких-либо предрассудков, и все этические нормы воспринимались ими как еще одна маска, которую удобно носить, но которую в любой момент можно выбросить на помойку. Клятва молчания была формальностью, не имеющей никакой силы – все, приносившие ее, прекрасно это осознавали. Условностью, необходимой лишь для того, чтобы поддержать какую-то видимость организации в самой Школе; игрой, иллюзорность которой Освобожденные прекрасно осознавали, но продолжали играть в нее, поскольку таков был их выбор. И в этом скрывалась причина того, что Эдрику не нравилось ее нарушать. Льюис же фактически вынудил его это сделать. Вернее так: своими словами и действиями Льюис создал ситуацию, в рамках которой Эдрику стало выгодно нарушить клятву. Но Льюис понятия не имел, какую цену ему придется заплатить за приобретенное знание.

Кроме того, он видел Эдрика в его втором обличье, а это было совсем плохо. Слишком много информации о Школе могло утечь в мир, если этот человечек останется в живых.

Было, правда, одно обстоятельство, которое заставляло Эдрика сомневаться. Загнанный в угол, но продолжающий сражаться за свою жизнь человек был ему чем-то симпатичен. Надежда без надежды, вера без веры, пустота в действии, непривязанность к ожиданиям – все почти так, как в философии Школы. Льюис никогда не учился там, но некоторые качества, которые Школа старалась воспитать в своих учениках, в нем явно присутствовали. За это Эдрик мог его уважать.

Он полагал, что разгадал все или почти все загадки, связанные с историей своего спутника. Когда они вошли в Тедхарадхим, крепость как-то отозвалась на появление Льюиса, хотя почему это произошло, Телмарид не понимал – хотя, без сомнения, что-то почувствовал. Некая – впрочем, весьма относительная – согласованность энергетики руин и живого человека навели Эдрика на мысль о том, что Ночная Тень, с которой Льюис повстречался под Бэрверским холмом на самом деле является одним из хуриджаров – тех могущественных демонов, которые некогда возвели и саму Тедхарадхим. Конечно, все хуриджары истреблены Солнечными Богами, но вполне может статься, что некоторые – не до конца; другие же, бессмертные, могли уже возродиться. Вероятно, Тень извратила человеческую природу Льюиса «под себя», частично демонизировав ее – это хорошо согласовывалось с его рассказом – но он сопротивлялся слишком отчаянно, а поэтому был отпущен. Однако крепость демонов узнала в нем нечто знакомое и пробудилась… нет, не пробудилась – пробормотала что-то во сне. Пробудиться она должна тогда, когда настанет конец света. «В ближайшее время, – мысленно усмехнулся Эдрик, – нам это не грозит…»

Он закончит дело, которое начал, а затем вернется в Рендекс – или, может быть, возвратится в Школу, чтобы получить ответы на кое-какие вопросы, начавшие его беспокоить. В этой истории с Вельнис было что-то не то, он только не мог понять – что. Впрочем, о девушке и Школе в те дни, когда они пересекали Ханнарок по заброшенной Дороге Слез, Эдрик почти не думал. Хотя он не уставал, не нуждался в пище и воде, его начинал раздражать запах, исходивший от Льюиса: это был не обычный запах пота и грязи, а аромат разложения. Тело Телмарида, которое должно было умереть еще три месяца тому назад, и до сих пор жило только благодаря наложенным на него заклятьям, все больше приходило в негодность.

Двадцатого июня они уловили влажный морской ветер, прилетевший с востока; но к влаге – как пятно порчи на теле младенца – примешивался горьковатый нечистый вкус. Запах Пустого Моря хранился в глубинах памяти Эдрика более десяти лет, теперь он вновь дышал этим ветром, и воспоминания, связанные с ним, пробудились… Из пятерых учеников Школы, отправившихся к Пустому Морю для последнего испытания, пройти его смог только он один. Остальные погибли.

– Осталось два дня, – сказал Льюис. Его губы казались похожими на лохмотья, по которым сочилась красноватая слизь. Борода кое-как прикрывала то, во что превратилось его лицо, но недостаточно. Разложение зашло слишком далеко. – Мы успеем добраться до моря?

– Нет, – ответил Эдрик. – Но нам необязательно подходить к самому берегу для того, чтобы совершить переход. Достаточно оказаться в зоне бисурита.

Слово, употребленное Эдриком, колдуны Кельриона использовали для обозначения особого рода энергетических образований, появлявшихся там, где отдельные единицы – как предметы, так и живые существа – сохраняя свою обособленность, складывались в общность более высокого порядка. Так, например, бисурит леса составлялся из энергетических сущностей отдельных деревьев, кустов, птиц и животных. Камень не мог иметь бисурит, но горный хребет – имел. Существовали аналогичные общности у городов, наций, стран, времен года, масштабных природных явлений, у пустынь и морей. У каждого мало-мальски известного и почитаемого божества был свой бисурит.

Никто не мог сказать наверняка, что первично: какая-либо группа, просуществовав некоторое время, создает свой бисурит – или же рождающийся бисурит организует для своих нужд группу, становящуюся как бы его воплощением в видимом мире. Спорить об этом бессмысленно; все равно решать вопрос, что было раньше: курица или яйцо. Можно легко обосновать и то, и другое мнение – все зависит от исходных посылок.