— Боже мой, боже мой, тетя Оля, вы меня так обрадовали и так напугали! Это же Берточка, моя любимая Берточка — и она здесь! Но как нам повидаться? Домой к себе я ее звать не могу, к ней в гостиницу идти тем более не могу. Ведь меня могут арестовать как шпионку, и если я встречусь с ней, это погубит нас с Лилей.

— Машенька, я ей все подробно объяснила. Ты же знаешь, как я умею рассказывать. Я все ей сказала про твоего Павлика, рассказала и про положение евреев. Я не боялась говорить. Нам с Ароном ничего уже не страшно: что с нас, стариков, взять? Но ты, конечно, ты — другое дело, у тебя работа, дочь. Машенька, но она просто плакала, так она хочет хотя бы увидеть тебя, хотя бы только увидеть. Она говорила, что это было ее мечтой все годы с тех пор, как вы расстались еще девочками.

— Да, расстались девочками, — эхом задумчиво повторила Мария.

— Она молила меня уговорить тебя хоть на какую-ни-будь встречу.

— Да я тоже хочу ее видеть! Но как, как? А как она выглядит — постарела?

— О, настоящая заграничная дама — красиво причесанная, элегантно одетая. Она дала мне свою фотографию для тебя, вот.

Мария впилась глазами в изображение. Действительно, красивая и «заграничная», но вполне узнаваемая.

— Что она про себя рассказывала? У нее есть дети, муж?

— Ах, Машенька, есть у нее дочь и сын, а мужа убили немцы, расстреляли в лагере. Она плакала, рассказывая. Но, знаешь, у них не как у нас: она от немцев получила за него большую денежную компенсацию, и еще они каждый месяц выплачивают ей пенсию. Живет она благополучно. Но она рассказывала такие ужасы: как они жили под немцами, как скрывались. Рассказывала про убийства евреев. Ой, такие ужасы, что мы все трое — я, Арон и она — всё плакали.

— Но как, как устроить, чтобы повидать ее незаметно и безопасно? Я очень боюсь.

— Машенька, мы с ней думали-думали и кое-что придумали. Вы можете встретиться как будто случайно. Но раз она уже была у нас, это могли заметить. Поэтому заходить к нам опять ей тоже опасно. Нас, стариков, наверняка не тронут, но у нас дочка, Клара, ее муж Додик… Мы с Бертой придумали план.

— Какой у вас план?

— Слушай: ты помнишь, какая она любительница музыки. Она сказала, что на завтра у нее билет на концерт в Большом зале консерватории. А там…

Действительно, тетя Оля составила очень осторожный план. Мария любила музыку и иногда ходила на концерты. Прямо от тети Оли она проехала по Никитскому бульвару на трамвае «А» («Аннушке», как его звали москвичи) в консерваторию и купила дешевый билет на верхний ярус. Ее нервы были взвинчены до предела, так что она даже дрожала. К ее страху быть замеченной с иностранкой примешивались мечты — как было бы хорошо встретиться с Бертой дома, усесться, поджав ноги, на диван и говорить, говорить, говорить… Они расстались, когда Марии было двенадцать, а Берте — восемнадцать. Но они были очень близки, Берта ее опекала, раскрывала ей глаза на жизнь. Ближе Берты у нее уже никогда никого не было. И вот с тех пор прошло двадцать шесть лет — целая жизнь. Сколько она хотела бы рассказать Берте, сколько — услышать от нее! Сесть и говорить, говорить, говорить… Такое простое движение души, такое естественное желание… Но она должна сдерживать его и бояться. Проклятая страна, страшная жизнь!

На концерте, сидя в последнем ряду третьего яруса, она почти не слышала музыки, только волновалась: как произойдет встреча? Хорошо, что Берта дала свою фотографию, ее легче будет узнать. Впрочем, она была уверена, что узнала бы ее и так, узнала бы по голосу крови. Желание встречи смешивалось с паническим страхом возможных последствий, если за иностранцами следят даже на концертах. А следят везде, скрыться невозможно. Даже среди публики могут быть стукачи. Она должна сдерживаться, она постарается казаться совершенно спокойной. Главное — ничем не выдать своего волнения, делать вид, делать вид, делать вид… Она тупо смотрела на висевшие по стенам в овальных рамах с лавровыми листьями большие портреты великих композиторов. Там всегда были портреты Баха, Моцарта, Бетховена, Гайдна, Генделя, Шуберта, Шопена, Мендельсона, Шумана, Вагнера, и русских — Глинки, Чайковского. Они были привычны ей с детства. Ведь это именно Берта впервые привела ее в этот зал еще девочкой. Тогда она впервые увидела лица этих композиторов, и они смотрели на нее — с каждой стороны по шесть портретов. И потом она видела их, когда ходила на концерты вместе с Павлом. Теперь она рассеянно глянула на них и вдруг увидела другие лица. Вместо Генделя, Шуберта, Мендельсона, Шумана и Вагнера на нее смотрели Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, Балакирев и Рахманинов. Что это? Мария даже тряхнула головой, чтобы отделаться от этого ощущения. И тут до нее дошло: западных композиторов заменили русскими так же, как в науке имена западных ученых заменяли русскими: политика русского приоритета, а на самом деле — великорусского шовинизма.

В антракте она спустилась в холл партера. Публика, оживленно беседуя, ходила взад и вперед по правому и левому коридорам, часть людей останавливались в пролете между двумя лестницами и группой стояли возле картины Репина «Славянские композиторы». Там Мария увидела стоявшую в стороне Берту. Та делала вид, что рассматривает картину, но поводила головой в ожидании Марии. Сдерживая шаги, чтобы не побежать, Мария подошла, встала позади, шепнула:

— Берточка, милая моя, любимая. Только не оглядывайся. Я буду говорить, а ты слушай и не поворачивайся. Потом я обойду тебя, встану на твое место и буду смотреть на картину, а ты встань сзади и говори.

Прерывающимся от слез торопливым шепотом она коротко рассказывала ей самое главное о своей жизни с Лилей. Закончила:

— Девочка ничего не знает о тебе, я не хочу, чтобы ее отягощала эта тайна. Но поверь мне, если бы только появилась какая-то возможность, мы бы с радостью сбежали в твои края.

Берта встала позади нее и таким же шепотом со слезами говорила:

— Если бы появилась хоть какая-то возможность, я бы вас вырвала отсюда. Завтра я опять встречусь с тетей Олей. Она такая умная и смелая, она единственная не боится встреч со мной. Я передам тебе с ней кое-какие вещи и дам свой адрес и телефон. Может, когда-нибудь, когда-нибудь кончится весь этот ужас и тебе пригодится мой адрес.

Уже прозвенел второй звонок, когда они повернулись лицом друг к другу. Как хотелось им обняться и поплакать, поплакать от радости встречи и от горестей прожитой жизни! Но их разделяла человеческая несправедливость… Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом, чувствуя, что может разрыдаться, каждая повернулась и пошла к своему месту.

Не дожидаясь окончания концерта, Мария спустилась опять на то же место к картине Репина, и, когда толпа шла к лестнице, она издали увидела Берту. Та тоже искала ее глазами, прошла близко, шепнула еле слышно:

— Прощай, моя любимая[41].