Новый день только начинался, и ночная тьма крупными сгустками наполняла высокую залу, скрывая богатые фрески на стенах и потолках. Только подсвеченная огнем жаровен статуя бога судьбы Радока — высокой фигуры, простирающей открытые ладони к просителям, служила ему ориентиром. Надежным маяком, указывающим Первому старейшине путь через тьму.

Подойдя ближе, он остановился, вглядевшись в раздвоенное лицо владыки времени и судеб. Один его лик был молод и прекрасен. Он улыбался каждому просителю, напоминая о радостях земной жизни и ее чудесах. Другой, напротив, — был сморщен и морщинист. Он выглядел словно обтянутый тугой кожей череп, а его печальные глаза покрывала пелена. Один лишь взгляд на него навевал мысли о бренности и скоротечности человеческой жизни, лишая радости и надежды. Нет, это не было лицо смерти. Напротив, несмотря на всю свою дряхлость, оно было живым. Но застывшая в мраморе «жизнь» была столь жуткой, что пугала посильнее самой смерти.

Шето Тайвиша всегда поражало мастерство скульптора и художника, сотворивших на пару этот шедевр. Статуя бога и вправду казалось живой. Она словно наблюдала за своими посетителями, следуя за ними двумя парами мраморных глаз. Порою казалось, что стоит повернуться к Знающему хотя бы полуоборотом, как его непропорционально длинные руки начинали тянуться к твоей спине, желая или схватить или одарить своими дарами. Особенно остро это ощущалось прямо сейчас, в самый первый час нового дня, когда игра теней и пламени оживляли мраморные изгибы.

Первый старейшина поклонился Богу Судьбы, вытащив из-за пояса богатый свиток в золотой оправе. Ему показалось, что лица бога немного шевельнулись, а рука чуть двинулась навстречу дару.

— У Всевидящего два лика, ибо суть его едина в двух сущностях, — раздался негромкий и мелодичный голос, произносивший слова чуть нараспев. — Одна из них суть перемены, другая постоянство. К какой из них обращен твой дар, проситель?

Худой длинновязый жрец вышел из тени и встал рядом с Первым старейшиной. Он был гладко выбрит, а черты его лица словно существовали вне времени. Ему могло быть как тридцать, так и сорок и даже пятьдесят лет, а в его бледно-серых глазах и вовсе читалась такая усталость, словно отдых был неведом ему уже многие столетия.

Шето ненадолго задумался, но ответил с уверенностью в голосе.

— Я желаю пожертвовать переменам.

— Бог Радок услышит тебя, проситель. Но прежде ответить, уверен ли ты в своём выборе? Жажда перемен кажется сладкой обездоленным, тем, для кого любой изгиб судьбы мнится лучше дня нынешнего. Но чем выше стоит человек, тем выше риск, что перемены лишь сбросят его в бездну. А посему высшие ценят постоянство и сохранение.

— Знающий путь к своей цели, знает и какие перемены ему нужны, — ответил Первый старейшина. — Только тем, кем управляют страсти и хаос, а успехи даруются лишь волей случая, могут повредить перемены. Ведь они сами найдут, где оступиться.

Жрец кивнул, явно удовлетворившись ответом, а потом вытащил пузырек и бросил щепотку порошка в одну из жаровен. Пламя чуть вспыхнуло, на мгновение окрасившись в синий цвет, а потом зал начал заполнять яркий запах гвоздики, лаванды и ладана.

— Всякая вещь в руках человеческих, всякое чувство, всякий поступок и сами жизнь и смерть — суть дары двенадцати Великих Богов. Каждый из них одарил человека по-своему. И нет нас без их благословений. А посему мы возвращаем им крупицы их же даров, жертвуя нужным ради важного. Каждому богу положен свой дар. И Радока, что наделил мир временем, почитают им же. Дары ему — память и знания, облаченные в слова и предметы. Так скажи, проситель, каким даром ты желаешь почтить Всевидящего владыку?

Шето Тайвиш протянул жрецу увесистый свиток, лежавший в коробе из чистого золота, усыпанного самоцветами.

— Это рукопись «Хроник джасурских войн», написанная рукой самого царя Эдо Ардиша. Подлинная.

— Воистину бесценный дар, проситель. Щедрость твоя безмерна. Знай, что жертва твоя угодна Радоку. Пусть же благословение его снизойдёт на тебя, освещая каждый твой день и каждое дело твое.

Жрец принял свиток из рук Первого старейшины и заботливо уложил у подножья статуи. Повернувшись, он вытащил откуда-то из широкого рукава робы маленький пузырек. Стоило его открыть, как воздух наполнился яркими цветочными запахами. Смочив пальцы, он провел по скулам и лбу Шето Тайвиша, повторяя ритуальные благословения.

— Благодарю Всевидящего и все дары его, — проговорил Первый старейшина, слегка поморщившись. Пальцы жреца были на удивление холодными. Словно бы трогал его не живой человек, а мертвец, пролежавший пару дней в склепе.

Закончив с ритуалом, служитель культа шагнул в сторону, почти сразу растворившись в тенях храмового зала. Шето поискал его, но ослабевшие с годами глаза не смогли различить даже силуэта. А ведь он по-прежнему был тут. Должен был быть. И наблюдать. Жрецы никогда не отходили от своего бога, пока в храме находились посторонние. Даже если эти посторонние возглавляли Синклит.

Подойдя к статуе, Шето, кряхтя, уселся у ее подножья и, задрав голову, посмотрел на раздвоенное лицо бога. С этого ракурса обе его части казались почти одинаковыми, а всякое волшебство, созданное гением скульптора и игрой света и тени, исчезало. Это был мрамор. Обычный мрамор, подсвеченный огнем жаровен.

Конечно, сидеть вот так было не слишком уважительно, но Шето надеялся что Радок, а главное его слуги, простят ему эту маленькую дерзость. В конце концов, многие украшения храма и даже сама эта статуя, были куплены за его счет.

— Не возражаешь, если я тут у тебя посижу немного? — вполголоса обратился к мраморному изваянию Радока Первый старейшина. Бог не возражал. — Давно я к тебе не заходил. Очень давно. А у тебя тут стало побогаче и понаряднее, должен заметить. Жаровни, смотрю, теперь из золота. Приятно знать, что жрецы всё же не все пожертвования пускают на личные нужды. Но тебе должно быть интересно, чего это я вдруг решил заглянуть, да еще и вознес дары переменам. Как верно заметил твой жрец, в моем положении люди обычно бояться даже намёка на любые, даже самые крохотные изменения. Люди моего разряда обычно сидят смирненько на золотой горе и пухнут в блаженстве, моля лишь о том, чтобы та чудесная нега, что именуется их жизнью, никогда не кончалась. Но мне хочется верить, что я необычный человек. Потому, вопреки запретам отца, я и решил заняться политикой и превратить это неблагодарное дело в новое фамильное ремесло. Но спустя все эти годы у власти я вижу, что своего потолка я достиг. И достиг его давно. Сейчас, когда моя жизнь миновала свой зенит и неизбежно катиться к закату, я понимаю — больше чем есть, мне уже не получить. Но вот мой мальчик, мой Лико… он способен на большее. У него есть видение. Есть сила. Есть страсть. Он умеет побеждать и употреблять победу не только на свое благо. В отличие той своры голодных псов, что называет себя Синклитом. Ох, Радок, сколько же гнили скрывается в людях, напяливших на плечи мантии старейшин! Даже в аравеннских бандитах и то больше добродетелей! Когда мой мальчик отправился на войну и начал побеждать, эти лицемеры, что еще недавно распинались про орды варваров на рубежах, лишили его денег и всякой поддержки. Они надеялись, что он сгинет в тех диких землях, а следом за ним сгину и я. И ради этого, они были готовы пожертвовать всем — даже безопасностью границ государства! Но мой мальчик победил. Вопреки всем и всему. Он покорил варваров. Разбил их войска, захватил их города и крепости, и теперь возвращается с победой. И о чем же думает эта жадная свора теперь? Как наградить его за этот подвиг? Как извиниться за неверие и предательство? Как воздать хвалы новому герою Тайлара? А вот и нет, они думают только о том, как бы украсть нашу победу и наложить свои липкие пальчики на плоды наших завоеваний. И потому, Радок, и я взываю о переменах. О таких переменах, что смогли бы защитить моего мальчика от всех этих гиен и стервятников. Защитить мою семью и мое наследие!