Ириной Тучинской стала жить в помещении эвакуированного в то время Музея А. Н. Скрябина. Здесь они слушали курс лекций С. Н. Дурылина. Подружились с Борисом Леонидовичем Пастернаком, о котором Елена также писала воспоминания. С февраля 1945 года Елена Николаевна работала в Библиотеке иностранной литературы (ВГБИЛ), занимаясь библиографией зарубежного искусства. В том же году восстановилась в университете на заочном отделении. Специализировалась по истории России XIX века. В 1948 году Елена Николаевна вышла замуж за художника Ю. Р. Берковского, тогда студента Полиграфического института. Уйдя на пенсию, Елена Николаевна занялась архивом своего отца и его друга А. К. Горского, также последователя Н. Ф. Федорова. Писала воспоминания. 23 февраля 1998 года, после тяжелой болезни, Елена Николаевна скончалась.

Глава «С. Н. Дурылин»

Весной 1943 года моя сестра Оля[416] начала слушать в Скрябинском музее цикл лекций о Прометее. Читал его театровед и литературовед, профессор Сергей Николаевич Дурылин. <…> И вот в ближайший четверг мы с ней поехали. <…> Татьяна Григорьевна[417] проводила нас в маленькую комнату с темно-зелеными стенами и печкой-времянкой. <…> Столы стояли у двух окон. За левым сидел пожилой человек в очках, в синем с блеском костюме, с бородкой. Это и был Сергей Николаевич Дурылин. Татьяна Григорьевна нас познакомила. <…> Сергей Николаевич начал лекцию. На этот раз речь шла о «Теогонии» Гесиода, где, кажется, впервые Прометей выступал в роли защитника людей. Читал Сергей Николаевич очень просто. Голос у него был довольно высокий и немного задыхающийся от астмы.

Так просто и незаметно начался этот цикл лекций, который мы слушали в течение двух лет каждый четверг. Я горько сожалею, что не записывала их. Эти лекции записывала подробно и обстоятельно Татьяна Григорьевна, но ее записи пропали. При пожаре или у кого-то, кому она дала почитать, — не помню. Самое же печальное — это то, что никакого следа этого цикла лекций в архиве Сергея Николаевича нет. Много лет спустя после его смерти я как-то спросила его жену Ирину Алексеевну, что с ними. Она улыбнулась загадочно и лаконично ответила, что их нет. Я спросила: «Он готовился к каждой лекции и не записывал их?» — «Да», — сказала Ирина Алексеевна и снова улыбнулась. Так и не знаю. Может быть, он писал только краткий план к каждой лекции, но как бы то ни было, лекций этих в природе нет.

Цикл же был задуман грандиозный. Он должен был начинаться не столь с Гесиода, сколь с Эсхила, а потом через века — к «Прометею» Скрябина, который и завершал все. Лекции были необыкновенно интересны. Они были как-то по-особенному построены. Сергей Николаевич удивительно умел сконцентрировать в одной теме множество аспектов, разных точек зрения, и все это в разных слоях культуры. Он затрагивал и философские проблемы, и исторические, и вопросы искусства, и чисто литературные.

Были какие-то узловые моменты, которым посвящались многие часы, были и промежуточные сюжеты, связывающие одно с другим. Очень подробно Сергей Николаевич останавливался на Эсхиле, Гёте и Шелли. Это был не узкий анализ конкретной темы, а широчайший обзор мировой культуры, сквозной нитью которого проходила не только тема жалости к несчастному человечеству и вочеловечения его, но и глубоко взятая тема божественной природы человека. <…>

Лекции о Прометее и частые беседы с Сергеем Николаевичем сблизили нас. За это время мы все подружились с ним. Сергей Николаевич был удивительный человек. В ту пору мы считали, что ему было уже за шестьдесят лет. Сейчас я знаю, что ему было около шестидесяти. Он очень немолодо выглядел. В последние годы своей жизни Сергей Николаевич занимался историей театра, вообще же он был знатоком искусства, культуры и литературы в целом. В свое время он состоял в Религиозно-философском обществе, в двадцатых годах был в ГАХНе (Государственная академия художественных наук) и, кроме всего, был священником. Он принадлежал к кругу С. Булгакова, Бердяева, Лосского, Флоренского. В 1922 году его арестовали, и какое-то время он провел в ссылке. Туда за ним поехала его духовная дочь И. А. Комиссарова. Она стала его опорой в это трудное время и, кажется, его выходила после тяжелой болезни. Они полюбили друг друга, но Сергей Николаевич рукоположился в священники до женитьбы и тем самым дал обет безбрачия. Поэтому они не могли обвенчаться, но могли быть в софийском браке. Сергей Николаевич и Ирина Алексеевна зарегистрировали гражданский брак и всю жизнь жили вместе, не нарушая целомудрия.

Это был, безусловно, подвиг, о котором никто не подозревал и не знал, кроме самых близких ему людей. Помню, как-то Катя[418] резонерствовала о духовном браке во Христе, и Сергей Николаевич, взглянув на нее грустными глазами, сказал: «Катя, вы говорите о вещах, которых не знаете. Если бы вы знали, как невероятно это трудно».

После ссылки Сергей Николаевич не вернулся в церковь и стал вести светский образ жизни, но сана с себя не снимал и расстригой не был. По большим праздникам он служил дома для близких друзей и домочадцев. Узнала я об этом случайно, спросив Ирину Алексеевну, были ли они на заутрене, и она сказала: «А мы дома бываем на заутрене. Сергей Николаевич служит».

* * *

По какой-то причине или без причины однажды теплым летним вечером мы отправились к Дурылиным в Болшево. <…> Мы сидели на террасе, пили чай с домашним вареньем и о чем-то интересном разговаривали. О чем именно — я сейчас не помню, уже забыла. Таково было наше первое посещение Болшева.

В то время, в 1943 году, художественная жизнь Москвы едва-едва тлела <…> все музеи были закрыты, экспонаты вывезены, даже внутренняя работа в них свернута. <…>

И вот, во время этого живописного голода, в связи с годовщиной смерти М. В. Нестерова, в Ермолаевском переулке в помещении МОСХа открылась выставка его картин. Сообщено было об этом Сергеем Николаевичем. Он был близким другом художника и приложил немало трудов и стараний к тому, чтобы небольшая эта выставка состоялась. Это было большое событие в тогдашней Москве. Мы все, конечно, были приглашены на вернисаж. <…> Сергей Николаевич, уже ждавший нас в маленькой комнате за залом, сказал несколько слов, и мы вошли. Народу было мало, все знакомые между собой. <…> Сергей Николаевич ведет нас, останавливаясь у каждой [картины]. Хрипловатым своим задыхающимся голосом он рассказывает обо всех. <…> Низкий Вам поклон, Сергей Николаевич, подаривший нам Нестерова. <…> Прощаясь, Сергей Николаевич пригласил нас к себе в Болшево на октябрьские праздники. Он обещал рассказать нам о Нестерове и показать свое собрание картин и рисунков.

* * *

<…> Через день