Официант испарился. Игорь Петрович продолжал медленно говорить.

– В последнее время я очень много думал. Да. Очень. Я, наверное, во всю свою жизнь столько не думал. Не о работе, а о других совсем вещах. О своей жизни. О том, как мне жить дальше. О том, в сущности, – жить ли вообще. Имею ли я право продолжать жить. После того, как я загубил, если называть вещи своими именами, две юных жизни.

Женя смотрела на него испуганно. Она хотела бы возразить ему, но боялась.

– И это вы – знаете? – помогли мне поверить в то, что можно продолжить жить. Исправить я уже ничего не могу. Но можно что-то сделать – для тех, кто нуждается в помощи…

Заводилов замолчал. Долго смотрел куда-то вниз.

– Зачем мы приходим в этот мир? Неважно, верим или не верим мы в вечную жизнь. Независимо от этого все равно все знают, что земная жизнь – временна. Значит, зачем-то мы заброшены на земной шар – на время? Не затем же, наверно, чтобы вкусно есть, пить, ездить на очень дорогих машинах, лежать на пляже на роскошных курортах – и именно на это зарабатывать все время деньги?

Женя слушала, не отрывая от него взгляда.

– У меня была очень хорошая, умная мама. Она умерла в относительно молодом возрасте. Если бы она была жива – я уверен, Виктория выросла бы хорошим человеком. Да и я… был бы, наверно, более вменяемым. Мама умела чувствовать других, даже незнакомых ей людей. В юности мне казалось – даже слишком. Она не понимала, например, таких ходячих суждений: «Особенно уютно, когда за окном дождь и холодный ветер, читать в теплой комнате в кресле под лампой…» Она говорила: «Мне не может от этого быть уютно. Я – там, на улице, с теми, кто под дождем…»

У мамы было несколько… не знаю, как это назвать. Афоризмов? Изречений? Скорее просто поговорок – и народных, и ее собственных. Они направляли ее жизнь. «Кто малым недоволен – тот большому не рад», «Лучше один раз обмануться, чем сто раз не доверять», «Если тебе плохо – помоги кому-нибудь». Я и решил с этого года следовать, по крайней мере, этим последним ее словам. Вместе с несколькими моими сотоварищами мы переводим деньги на счета матерей, у которых дети больны лейкемией. Там нужны очень большие деньги. Мы переводим их анонимно.

– Но почему? – воскликнула, не сдержавшись, Женя. – Ведь каждой матери, мне кажется, как-то… ну, приятно, тепло, что ли, знать конкретное имя человека, который помог ее ребенку! Я ничего плохого здесь не вижу, если бы вы имя свое указывали…

– Видите ли, – медленно, подыскивая слова, заговорил Заводилов, – у нас с вами не совсем обычная страна… Наши люди изломаны долгими десятилетиями лжи, государственной жестокости… Даже те, кто этого не застали, все равно изломаны – наследственно. Они привыкли считать, что собственность – зло, богатые не способны на добрые поступки. Весь мир знает, что все гораздо сложней, а у нас верят, что все – просто. Поэтому у нас простят богатому деньги, выброшенные на дорогих шлюх на дорогом курорте… Игорь остановился.

– Ох, простите, я, как говорила моя мама, зарапортовался… Ну, простят огромные деньги, выброшенные богатым на самоублажение. Но не простят деньги, отданные им больному ребенку…

– Но почему?! – опять воскликнула Женя.

– Мне трудно вам объяснить… Вам пока еще, извините, этого, возможно, и не понять. Скажем так – этот поступок нарушает некую сложившуюся в голове нашего рядового человека схему. По его схеме – богатый не должен совершать добрые поступки. Богатство – зло. Тратить огромные деньги попусту – это нормально для богача-злодея. А вот когда он их отдает больному ребенку – что-то тут не то. «Это он лицемерит, нас перехитрить хочет, добреньким прикидывается… Но нет, шалишь, нас не проведешь, не на таких напал!.. Мы тебе скажем все, что о тебе думаем!..» Вот так примерно многие рассуждают… – заключил Заводилов.

Перед ним появилась чашечка дымящегося кофе.

Женя сидела, понуро опустив голову. То, что говорил ее взрослый собеседник, оказалось выше – или ниже – ее понимания. И вдруг она подумала: вот если она действительно получит какие-то деньги ее дальнего и давнего родственника – что же, и про нее будут думать так же гадко?!

– Вообще многое у нас смещено, – говорил Заводилов, мучительно подбирая слова, чтобы выразить нечто не очень давно, но глубоко им продуманное. – Иногда мы задаем себе или другим вопрос: «А этот человек – добрый?» И далеко не сразу найдешь ответ. Потому что некоторые «добрым» назовут человека, который всего лишь – не злой. Или такого, у которого доброе лицо, добрый голос, интонация, но не так-то легко вспомнить хоть один его добрый поступок. А ведь безо всяких размышлений можно назвать «добрым» лишь того, кто занят действенным добром. То есть – деятельно доброго.

Моя дочь Анжелика была таким человеком. Мне кажется – вы тоже такой человек. В России всем, особенно детям, так не хватает действенной доброты. Мне хотелось бы помогать вам с Олегом, всем вашим товарищам в ваших делах. Я узнал, что главная ваша цель – дети-сироты. Этим занималась вместе со мной в последний год своей короткой жизни моя дочь… Я хотел бы помогать вам – если вы не против.

– Конечно! – воскликнула Женя. – Я просто уверена, что с вашим опытом – мы вместе сумеем делать что-то очень-очень важное, нужное. Через несколько дней мы с Олегом встречаемся в Москве – будем вырабатывать план действий. Как будет здорово, если вы тоже встретитесь с нами!..

Заводилов вручил ей свою визитную карточку, записал ее телефоны – городской московский и мобильный. Они встали из-за столика. Женя протянула ему свою руку, и Игорь Петрович бережно пожал ее.

Только тут Женя вспомнила – что же думает сейчас о ней Тося, много часов запертая в машине – правда, с приспущенным стеклом?! Но тут же сообразила, что, пока они беседовали с Игорем Петровичем, Саня наверняка выпустил бедное животное погулять. И она успокоилась.

Вот и остались в прошлом Женины ужасы, а также ее тяжелые, опасные, но все-таки хорошо закончившиеся дела.

Она снова мчится на «Волге» – у левого окна, босыми ногами на Тосиной теплой шерстяной спине. Но теперь уже в сторону Москвы, к дому.

За рулем – Леша-Калуга, а Саня, откинув спинку кресла до отказа, предается, как он объявил, заслуженному отдыху. Он вообще напомнил всем присутствующим, что транспортировал в Горно-Алтайск двух опасных преступников, которые на протяжении ста с лишним километров находились хоть и под конвоем, и в наручниках, но все же, извините, непосредственно за его, Саниным, затылком, а он у него, между прочим, не казенный и без запаски. И за это со всех присутствующих причитается. Но в первую очередь – с Калуги. И лично он, Саня, после такого стресса еще не восстановился и пока не чувствует в себе непреодолимой тяги к управлению машиной.

Леша в спор по этому поводу не вступал. Потому он уже пятый час ведет «Волгу» и будить Саню пока намерения не имеет.